Анатомия «кремлевского дела»
Шрифт:
Но любой, кто знаком с реалиями СССР 30-х годов прошлого века, поймет Михаила Яковлевича – очень не хотелось лишний раз встречаться с чекистами, тем более на фоне тревожных событий в Кремле. А вот зачем следователю Кагану потребовалось “устанавливать” данный факт – неизвестно. Может быть, на всякий случай. А может быть, потому что он уже знал о том, что Н. Б. Розенфельд после ареста бывшей жены по-приятельски зашел к Михаилу Яковлевичу в ГИХЛ и сообщил ему об этом печальном событии. И получалось, что Презент, зная об аресте Нины Розенфельд, опасался собственного ареста, что давало повод для дополнительных подозрений. Однако мы не можем с точностью утверждать о такой осведомленности Кагана, потому что соответствующее показание Николая Борисовича будет официально зафиксировано в протоколе лишь 3 апреля 1935 года. Покончив с обстоятельствами ареста Презента, Каган перешел к делу, предъявив Михаилу Яковлевичу обвинение в распространении
Мне известны клеветнические слухи, связанные со смертью Н. С. Аллилуевой. Утверждалось, что Н. С. Аллилуева умерла неестественной смертью. М. С. Сванидзе мне рассказывала, что смерть Аллилуевой была установлена утром А. С. Енукидзе, но она мне не говорила о неестественной смерти Аллилуевой [156] .
Маро Сванидзе в это время как ни в чем не бывало продолжала работать в секретариате Президиума ЦИК СССР. Арестуют и приговорят ее к 10 годам лишения свободы лишь в 1937-м, а расстреляют в 1942-м.
156
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 105.
Заметим, что дневник Презента отличается особым стилем изложения, передающим личностные особенности автора, знание которых позволяет нам наметить контуры его психологического портрета. Удивительно, но и при чтении протокола, записанного отнюдь не рукой Михаила Яковлевича, хорошо различимы те же черты – быстрый ум, ироничность, слегка завышенная самооценка. Следователю очень не понравилось то, как Михаил Яковлевич отвечает на вопросы – тот ведь окончил юридический факультет и знал толк в формулировках.
ВОПРОС: Вы говорите, что вам: “известно”, “утверждалось”. Расскажите конкретно, от кого вам известно? Кто говорил и кто утверждал?
ОТВЕТ: К сожалению, я сейчас этого не помню.
ВОПРОС: Слышали ли вы это от одного человека или от ряда лиц?
ОТВЕТ: Слышал от нескольких лиц.
ВОПРОС: Не можете ли вспомнить, где эти лица работают?
ОТВЕТ: Вероятно, некоторые из этих лиц работают в Кремле.
ВОПРОС: Неужели из числа нескольких лиц, в том числе знакомых вам по Кремлю, которые вам рассказывали эту гнусную клевету, вы вспомнить никого не можете?
ОТВЕТ: Не могу.
ВОПРОС: Какие еще провокации в отношении руководства партии вам известны?
ОТВЕТ: Я слышал от нескольких лиц клевету, распространяемую в отношении личной жизни тов. Сталина уже после смерти Аллилуевой [157] .
157
Там же.
Здесь, скорее всего, речь шла о якобы сожительстве Сталина с мифической Розой Каганович, что впоследствии будет открытым текстом зафиксировано в протоколах следствия. Такая вот вольница была в те годы в НКВД. После войны даже имени Сталина в протоколах допроса уже нельзя будет упоминать – назвать его следовало “одним из руководителей партии и правительства” или даже “инстанцией”.
ВОПРОС: От кого вы это слышали?
ОТВЕТ: Тоже не помню.
ВОПРОС: Ссылаясь на память, вы укрываете от следствия известных вам распространителей контрреволюционной клеветы и провокационных слухов в отношении руководства партии.
ОТВЕТ: Вообще, память у меня приличная. В данное время я этих лиц не помню, если я их вспомню, я назову [158] .
158
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 106.
Последняя фраза представляла собой обычный следовательский штамп, используемый с прицелом на дальнейшую “раскрутку” подследственного.
После этого следователь попросил Презента охарактеризовать состав работников Правительственной библиотеки. Тот попытался свалить вину за подбор кадров на Д. Б. Рязанова, посетовав на “дворянский букет”, якобы составленный Давидом Борисовичем, и назвав в качестве примера фамилии Н. Бураго, Е. Мухановой, Н. Розенфельд, З. Давыдовой, а также Г. К. Вебера (до ареста, уволившись из Кремля, заведовал отделом иностранного комплектования библиотеки Комакадемии, впоследствии осужден по “кремлевскому делу” к 3 годам ссылки, расстрелян в 1937-м) и некоего “бывшего кадета” (то есть члена “партии народной свободы”) Вейнблата. О Нине Розенфельд Презент отозвался хлестко и безжалостно:
Она бывшая
Далее перешли к вопросам комплектования кадров библиотеки и шире – всего кадрового состава аппарата ЦИК. Презент жаловался на протекционизм и кумовство, пустившие корни среди кремлевского персонала, и приводил конкретные примеры:
Дворянка Давыдова была принята в библиотеку по протекции не то Минервиной Л. Н. – секретаря А. С. Енукидзе, не то Игнатьева В. И. – бывшего старшего консультанта ЦИК СССР [по некоторым данным, В. Игнатьев был братом библиотекарши Давыдовой; сама З. И. Давыдова до объединения трех библиотек в одну – Правительственную – заведовала библиотекой ВЦИК. – В. К.]. В Кремле работала раньше машинисткой, сейчас работает в секретариате ЦИК некая Миндель [Раиса Григорьевна. – В. К.], к которой очень хорошо относится А. С. Енукидзе. Обращало на себя внимание продвижение по службе Миндель [160] .
159
Там же.
160
Там же. Л. 107.
Следователь тут же напомнил Презенту, что тот и сам устроил в библиотеку некоторых из тех, кто только что арестован был за распространение клеветы на правительство. Пришлось Презенту признать, что он принял на работу Людмилу Буркову (выходит, она уже была к этому времени арестована и Презент об этом узнал от следователя), а также Муханову. “Вы ведь сожительствуете с Мухановой?” – с живым интересом спросил следователь. Михаил Яковлевич ответил: “Такой слух обо мне действительно был пущен, но это не соответствует действительности”. Вообще, как видно из документов дела, в Кремле ходило великое множество слухов о сожительстве тех или иных лиц, но, как это всегда бывает в таких случаях, лишь небольшая их часть была правдивой. К сожалению, по протоколам допросов, выдержанным в стиле чекистского целомудрия, часто невозможно или крайне затруднительно установить ложность или истинность этих слухов. (В скобках заметим, что целомудрие это объяснялось, разумеется, отнюдь не тем, что чекисты руководствовались соображениями морали, – просто вождь, для которого предназначались протоколы, не слишком жаловал “клубничку” в документах, поступающих от НКВД.)
Под конец следователь Каган обвинил М. Я. Презента в протежировании “группе дворян, работавшей в Правительственной библиотеке”, утверждая, что Михаил Яковлевич прекрасно знал, что “эта группа лиц распространяет клеветнические и провокационные слухи о руководстве партии” [161] . Но Презент категорически отверг это обвинение, и следователь вынужден был закончить допрос.
Дальнейшая судьба Презента сложилась трагически. Протоколы его допросов Сталину больше не направлялись, а через много лет, при реабилитации лиц, проходивших по “кремлевскому делу”, стало известно, что дело на Михаила Яковлевича было прекращено в связи с его смертью в ходе следствия (Презент был еще жив 12 мая 1935 года, когда Ягода направил Сталину проект мер наказания для обвиняемых, включив в их число и Михаила Яковлевича; по некоторым данным, смерть наступила 3 июня 1935 года, причем формально следствие к этой дате было уже почти месяц как закончено).
161
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 108.
19
В те же дни шли допросы по другой линии следствия – допрашивали арестованных работников комендатуры Кремля и их знакомых. Как уже говорилось, по показаниям Клавдии Синелобовой был арестован ее брат, Алексей Синелобов, порученец при коменданте Кремля. Как указано в справке, предваряющей протокол допроса, Алексей перед арестом подал рапорт об увольнении в бессрочный отпуск (возможно, “благодаря обстановке, которая сложилась из-за плохих взаимоотношений с начальником строительства Большого Кремлевского дворца – [К. С.] Наджаровым” [162] ). Его допрос 31 января 1935 года провел все тот же неутомимый Каган, который, как видно из имеющихся документов, трудился прямо-таки по-ударному, в поте лица. Порасспрашивав для вида Синелобова о некоторых его знакомых, следователь перешел к делу:
162
Там же. Л. 17.