Анатомия «кремлевского дела»
Шрифт:
24
К 12 февраля следствие по “кремлевскому делу” добилось следующих результатов: в Правительственной библиотеке, в кремлевской комендатуре и вне Кремля в связи с расследованием по делу были арестованы как минимум 15 человек (не считая “изъятых” ранее уборщиц). Определились две группы подозреваемых – группа Правительственной библиотеки и группа комендатуры Кремля. Группа библиотеки создавала для чекистов прекрасную возможность “выхода на широкий оперативный простор” благодаря включению в нее Н. А. Розенфельд, связанной с семьей Л. Б. Каменева, и Е. К. Мухановой, “уличенной” в связях с сотрудницей английского консульства. С другой стороны, само наличие группы комендатуры, состоящей из военных работников, умеющих обращаться с оружием, создавало прекрасную возможность предъявления обвинений в террористических намерениях. К тому же удачный арест приятеля В. Г. Дорошина В. И. Козырева, не работавшего в комендатуре, привел к появлению в числе подозреваемых одного из главных фигурантов “кремлевского дела” – М. К. Чернявского, сделанного впоследствии ключевым участником еще одной “выявленной” чекистами
Поздно вечером 10 февраля в кремлевский кабинет вождя были приглашены Калинин, Енукидзе, комендант Кремля Петерсон, заместитель начальника Управления НКВД по Московской области А. И. Успенский, а также нарком внутренних дел Ягода со своим замом Прокофьевым [199] . В присутствии членов Политбюро Молотова, Кагановича и Орджоникидзе был решен вопрос о резком понижении статуса Управления коменданта Кремля. Из ведения комендатуры (и с территории Кремля) были выведены все хозяйственные учреждения; остававшиеся под началом коменданта вспомогательные подразделения (мастерские, гражданский отдел, столовые) также были убраны из Кремля. Сам комендант был выведен из подчинения ЦИК и переведен в двойное подчинение НКВД и НКО с назначением ему новых заместителей от этих ведомств (от НКВД был назначен Успенский, от НКО – Б. П. Королев); за комендатурой были оставлены лишь охранные функции, которые отныне должны были осуществлять подчиненные Успенского. Кроме того, Петерсону и Успенскому было предложено в двухмесячный срок реорганизовать охрану Кремля – вывести школу курсантов им. ВЦИК с территории Кремля (это было сделано в октябре 1935 года), оставив лишь кремлевский гарнизон, тоже находящийся в двойном подчинении у НКВД и НКО. Все эти решения были оформлены постановлением Политбюро от 14 февраля 1935 года [200] .
199
На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924–1953 гг.). Справочник. М.: Новый хронограф, 2008, с. 152.
200
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 17. Л. 131.
25
Двенадцатого февраля арестовали еще двух библиотекарш – 43-летнюю З. И. Давыдову и 25-летнюю Л. П. Жашкову (от последней нужно было получить показания на Лёну Раевскую). В этот же день следователь Каган наконец оформил протокол допроса Нины Розенфельд. Ее допрашивали и раньше (и об этом свидетельствует само содержание допроса), но протоколы то ли не оформлялись, то ли не высылались Сталину. Это было обычной практикой: нередко чекисты воздерживались от оформления протоколов допроса до тех пор, пока не удавалось получить нужных показаний, чему ярким свидетельством является выступление Г. Г. Ягоды в 1934 году на совещании оперативного состава центрального аппарата НКВД:
Неуменье вести следствие и отсутствие улик приводило к тому, что систематическая, терпеливая и тщательная работа по изобличению арестованного изо дня в день подменялась общими уговорами сознаться. Поэтому бывало так, что сидит арестованный 2 месяца, а протоколов его показаний нет. Вдруг получаешь его пространный протокол, в котором он сознался. Спрашиваешь, где же его показания до сознания, разве он не допрашивался? “Да, мы с ним беседовали, уговаривали сознаться”, – отвечают в таких случаях. Не говоря о том, что это является прямым нарушением процессуальных норм, ведь это обычно и дает почву для отказа осужденного от своих показаний и опорочивания следствия. Между тем, если фиксировать все допросы и протоколы, заранее готовиться к ним, методически изобличать обвиняемого, то это обеспечивает и успех следствия и дает возможность быстро отмести попытку оклеветать следствие. Пусть пишет свой отказ, ему же хуже. Давайте так делать: берете человека и сразу же после анкетных данных должны записать его показания. Вообще, не может быть допросов без фиксирования показаний в протоколах [201] .
201
Генрих Ягода. Сборник документов. Казань, 1997, с. 412–413.
Всерьез заниматься исправлением подобных недостатков следствия Ягода, конечно, не собирался, и практика допросов без протокола сохранялась в НКВД и после убийства Кирова. А с приходом в наркомат Ежова и началом массовых репрессий протоколы допроса и вовсе приобрели вид чистой беллетристики – составлялись следователями заочно и корректировались специальными “литературными неграми”, которые сами допросы не вели.
Для начала Кагану удалось добиться признания Н. А. Розенфельд в том, что она знала о сочувствии своего сына Бориса троцкизму. Это было нужно для того, чтобы протянуть ниточку от арестованных работников библиотеки во главе с Розенфельд к еще не до конца “выявленной”, но, видимо, вчерне намеченной к разработке “группе троцкистской молодежи”. Далее следователь, как и положено, выяснил круг знакомств Нины Александровны по месту ее службы, который включал в себя библиотекаршу А. Ф. Шарапову (“бывшую дворянку”) и Е. К. Муханову. Призналась Розенфельд и в том, что говорила Мухановой, будто
Вы называете Муханову советски настроенным человеком, а между тем Муханова показала, что вы систематически передавали ей гнусную клевету на руководителей ВКП(б) и вообще вели с ней контрреволюционные разговоры [202] .
Этот прием не сработал, и следователь перешел к вопросам о Лёне Раевской. Но и о той Нина Александровна отвечала крайне сдержанно. Отвергнув обвинения следователя в сводничестве, она объяснила, что лишь передала Раевской приглашение Енукидзе приехать к нему на дачу. Отрицала она и наличие у себя контрреволюционных взглядов вопреки показаниям Мухановой и Синелобовой, и участие в хищении книг из библиотеки. Следователю пришлось перейти к немаловажному вопросу о связи Мухановой с английским консульством. Розенфельд подтвердила знакомство Мухановой с сотрудницей консульства и даже признала своей “ошибкой” то, что не донесла об этом руководству. Но утверждала при этом, что сама она относилась к этому знакомству резко отрицательно и настоятельно советовала Мухановой опасную связь оборвать. А когда следователь потребовал рассказать о “действительном характере связей с английским посольством Мухановой и о тех поручениях, которые Муханова в связи с этим получала”, Розенфельд ответила:
202
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 97.
Я знаю, что Муханова брала у этой сотрудницы модные журналы. О характере ее связей с посольством и каких-либо поручениях мне ничего не известно [203] .
Точно так же отрицала она свою осведомленность о связях с иностранцами Е. Ю. Раевской.
Заканчивая допрос, следователь ясно дал понять, в каком направлении он предполагает осуществлять дальнейший “разворот” дела:
Признаете ли вы, что систематически распространявшаяся вами клевета в отношении руководителей ВКП(б), использование своей работы в Кремле в контрреволюционных целях и методы установления для этого личных связей с отдельными ответственными работниками Кремля вытекали из поручений представителей иностранных разведок, с которыми вы и ваши соучастники были связаны? [204]
203
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 101.
204
Там же. Л. 102.
У Нины Александровны пока еще хватало сил не признавать себя виновной. Но и чекисты были настроены серьезно и отступать не собирались.
Через день Розенфельд снова вызвали на допрос. На этот раз допрашивал ее Люшков, и под его давлением Нине Александровне пришлось признаться в “распространении провокационных слухов против руководства ВКП(б)”:
После смерти Н. С. Аллилуевой я рассказывала, кому – точно не помню, возможно, Е. К. Мухановой, – что Аллилуева умерла неестественной смертью [205] .
205
Там же. Л. 110.
Обратим внимание, что следствие упорно продолжало фиксировать сплетни о “неестественной смерти” Аллилуевой несмотря на то, что при взятом направлении фабрикации “кремлевского дела” вопрос этот явно начал отходить на второй план. Но чекисты никак не могли пренебречь им, поскольку именно этот вопрос и побудил Сталина инициировать расследование; поэтому следствие вынуждено было уделять ему особое внимание.
Добился Люшков от Нины Александровны и признания в симпатиях к Зиновьеву и Каменеву. На предыдущем допросе, который был проведен до ареста Мухановой, Розенфельд отрицала какие-либо разговоры на эту тему, но теперь следователь мог предъявить ей показания Мухановой, где говорилось, будто бы Розенфельд сожалела, что “старые и ближайшие ученики Ленина – Зиновьев и Каменев – отстранены от политической жизни”, и “восхваляла Зиновьева и Каменева, считая, что они имеют все данные находиться у руководства”. Призналась также Нина Александровна в том, что и сама она “высказывала сомнение в виновности Зиновьева и Каменева”, хотя в протоколе показаний Мухановой таких данных нет – тут уж следователь Люшков постарался. Эти признания нужны были Люшкову для перехода к следующей части допроса:
Даже из ваших далеко не откровенных показаний очевидно, что вы являетесь участницей цепи интриг, провокаций и клеветнических слухов в отношении руководства ВКП(б). Расскажите, кто инспирировал эту гнусную клевету? [206]
С точки зрения обычного человека вопрос совершенно абсурдный. Все люди обсуждают политические события и высказывают свое мнение – и совершенно не требуется, чтобы их кто-то на это вдохновлял. Но у чекистов, заранее знающих ответы на все вопросы, логика другая – им нужно официальное основание для привлечения к следствию очередного “подозреваемого”.
206
Там же. Л. 112.