Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

После опубликования первого правительственного сообщения об убийстве тов. Кирова ко мне в библиотеку пришла секретарь консультационной части Секретариата ЦИК Ельчанинова Вера Александровна, член ВЛКСМ. Она рассказала мне, что убийство тов. Кирова не носит политического характера, а является результатом личной мести. Ельчанинова пояснила, что переданное ею мне сообщение является достоверным и держится в большом секрете… Ельчанинова сказала, что ей сообщил об этом хорошо осведомленный человек, но фамилии его не называла [330] .

330

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 107. Л. 228.

Конечно, чекистам любопытно было узнать, кто этот “хорошо осведомленный человек”. И Голубеву была поставлена соответствующая задача. Но долго уговаривать Ельчанинову дать показания следователю, похоже, не пришлось. Помощь следствию Вера рассматривала как свою святую обязанность. К тому же, по счастливому совпадению, молодая комсомолка оказалась полностью в курсе всех сплетен, циркулировавших в аппарате.

Ельчанинова показала, что работает в Кремле с 1930 года, будучи командирована в ЦИК “в порядке орабочения аппарата” по постановлению комитета комсомола

Краснохолмской фабрики. И тут же, выполняя свой комсомольский долг, напоминать ей о котором следователю, скорее всего, даже не понадобилось, перечислила социально чуждых лиц, “коим, по моему мнению, не должно быть места в Кремле”:

1. Минервина – бывший личный секретарь тов. Енукидзе. Она дочь священника. Имея мужа – члена коллегии защитников или какого-то судебного работника, она использует свое служебное положение для “продвижения” дел в отделе частных амнистий. В этих целях она брала дела по апелляциям из отдела частных амнистий ЦИКа – на дом… Минервина занимается сводничеством – об этом все говорят в аппарате. Устраивает связь сотрудниц секретариата с т. Енукидзе. Так, она у всех на глазах устраивала встречи Раевской… с Енукидзе.

2. Авсенев Михаил Васильевич, беспартийный, бывший белый офицер, старший секретарь секретариата ЦИКа… Заведующий общей частью секретариата… [В. А.] Будкин говорил мне, что… вследствие его невнимательности было отпечатано с ошибками 25 000 экземпляров конституций УССР (как будто) и все их потом пришлось уничтожить.

3. Миндель Раиса Григорьевна, беспартийная, работала до ареста младшим референтом в протокольном отделе. Она дочь банкира. О ее приходе в Кремль рассказывают так: в 1927 году она была приглашена работать из какого-то учреждения на сессии ЦИКа. Так как она была очень красива, то привлекла внимание к себе т. Енукидзе. Ей была предложена работа в секретариате ЦИКа, а затем она сожительствовала с Енукидзе, позднее вступала в интимные связи с другими работниками секретариата. От Войта, члена парткома ЦИКа, мне известно, что она разъезжает по ресторанам и пьянствует.

4. Игнатьев Владимир Иванович (снят с работы в 1934 г.), беспартийный, работал редактором-консультантом. Он был министром в правительстве Керенского. В ЦИКе пользовался большим доверием, в частности, со стороны т. Енукидзе.

5. Понтович Эдуард Эдуардович, беспартийный, преемник Игнатьева по должности редактора-консультанта. Снят с работы 1. II.35 г. О нем мне говорила Буркова, что он польский помещик. Говорили также, что меня как комсомолку он не хотел пускать в консультационный отдел, чтобы не иметь “посторонних”.

6. Больших Ирина Васильевна, беспартийная, контролер общей части ЦИКа. Она, по моему мнению, антисоветский человек, ярая антиобщественница, на предложение включиться в общественную работу она отвечает: “Кому это нужно – заниматься общественной работой?”… “Кому это нужно – по собраниям трепаться?”… Я на нее обратила внимание еще потому, что она пыталась фотографировать зачем-то Красную площадь из Кремля.

7. Уваров, член ВКП(б), консультант комиссии частных амнистий, он сожительствует с Раевской… Рвач. Любит сорвать все что можно и где можно.

8. Ефимов – заведующий архивом, беспартийный…

9. Воронецкая – машинистка из какой-то зажиточной семьи. Несоветский человек. Заниматься общественной работой она считает ниже своего достоинства, кичится тем, что сожительствует с Енукидзе. О нем она говорит: “Хороший старик – на него можно влиять” [331] .

331

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 146–148.

Мы точно знаем, что по крайней мере пять человек из этого списка были впоследствии арестованы (Минервина, Миндель, Игнатьев, Понтович, Больших). К этому списку Вера добавила имена еще трех сотрудниц Правительственной библиотеки, а также имя технического секретаря Бюджетной комиссии Президиума Секретариата ЦИК СССР Ирины Гогуа, – в сопровождении уничижительных характеристик:

10. Давыдова Зинаида Ивановна, сестра [В. И.] Игнатьева, бывшего министра.

11. Розенфельд Нина Александровна, родственница Л. Б. Каменева. Сама она, по словам Бурковой, урожденная княжна. Дружит с Давыдовой и другими социально чуждыми лицами.

12. Раевская Елена Юрьевна, бывшая княжна. Она известна своей распущенностью. Пьянствовала и путалась со многими ответственными работниками аппарата секретариата ЦИКа, в том числе и с Енукидзе.

13. Гогуа Ирина – по словам Бурковой, является дочерью известного меньшевика. Она антиобщественный человек. Ведет себя вульгарно. Пьянствует. Она сожительствовала с заместителем заведующего секретариатом Сотсковым. Имеет от него ребенка [332] .

332

Там же. Л. 148.

Да, да. Из-за совпадения взглядов на жизнь Вера дружила с Людой Бурковой. Та, хоть и беспартийная, тоже была в курсе всех кремлевских сплетен и в этом смысле могла дать фору даже секретарю комсомольской организации. Неудивительно поэтому, что совместно с Людой и другими неравнодушными работницами кремлевских учреждений занималась Вера составлением “донжуанского списка” Енукидзе. Тот список был – как заряженное ружье в первом акте пьесы, и вот настало время этому ружью выстрелить:

В аппарате Секретариата ЦИКа существует мнение, что наиболее интересные женщины использовывались Енукидзе, а затем шли “по рукам” других менее ответственных сотрудников секретариата. Сотрудницы Буркова, Зырянова и бывшая сотрудница Секретариата ЦИКа Полянская мне говорили, что из работающих в аппарате в половой связи с Енукидзе находились: [Р. Г.] Миндель, [О. М.] Рогачева, Раевская, [Н. Н.] Воронецкая и сотрудница Секретариата ЦИКа (экспедитор) Маруся Бамбурова. Ясно, что в основу половой связи с Енукидзе клались желания женщин использовать его в своих интересах. Эти связи в ряде случаев становились основанием для продвижения, пользования условиями, квартирами и путевками на лучшие курорты. По моему мнению, благодаря связям с Енукидзе Миндель из машинисток стала референтом; Рогачева, беспартийная, стала секретарем секретной части ЦИКа. Минервина получила две квартиры [333] .

333

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 108. Л. 149.

Теперь пришло время выяснить, кто же все-таки говорил Вере, что “убийство тов. Кирова не носит политического характера, а является результатом личной мести”. И Вера показала, что слышала эту “клевету” от Люды Бурковой, которая передала ей,

что в военных

кругах идут разговоры об убийстве тов. Кирова, что оно совершено Николаевым по личным мотивам [334] .

Да и вообще Буркова слишком много болтала – чего только не рассказывала! Например,

334

Там же. Л. 150.

что Аллилуева умерла не естественной смертью, а отравилась, потому что не могла жить со Сталиным. Рассказывала о том, что т. Сталин переехал жить в квартиру Бухарина, что именно в связи с этим переездом нам запретили вход в Кремль через Троицкие ворота, т. к. в этом случае мы бы ходили мимо квартиры т. Сталина. Буркова говорила, что сведения ею получены от сотрудницы библиотеки Синелобовой, которая, в свою очередь, узнала все это от своего брата Алексея Синелобова, работающего в комендатуре Кремля [335] .

335

Там же. Л. 149–150.

В общем, после всего этого у чекистов не могло остаться никаких сомнений в целесообразности ареста Бурковой, фамилия которой уже фигурировала в протоколах допросов Презента, Синелобовой, Давыдовой, Жашковой, Симак и Бураго. Версии убийства Кирова, отличные от официальной, обсуждали также Минервина, Ирина Гогуа, сотрудники аппарата ЦИК Б. М. Виноградов и Э. Э. Понтович.

40

Параллельно чекисты продолжали работу по линии кремлевской комендатуры. 25 февраля следователь Д. М. Дмитриев, видный чекист из Экономического отдела ГУГБ, вызвал на допрос Василия Ивановича Козырева. Тактика допроса, выбранная Дмитрием Матвеевичем (от рождения носившим имя Мейера Менделевича Плоткина), не отличалась особой изощренностью: он сразу завел речь о террористических настроениях – правда, не самого Козырева, а его приятеля Дорошина. С помощью этой нехитрой уловки следователь хотел заманить Козырева в ловушку. Ведь стоило Козыреву признать террористические взгляды Дорошина, тут же появлялась возможность приписать те же взгляды и ему как члену одной с Дорошиным “контрреволюционной” группы. Незамысловатая хитрость удалась. Посопротивлявшись немного, Козырев признался в распространении клеветы, которая могла создавать террористические настроения [336] . Следователь пока что удовлетворился этим результатом и начал допрашивать Козырева об остальных участниках “контрреволюционной” группы – Сосипатрове, Гусеве, Чернявском, Сюхине и Барабанове. Первых двух Козыреву на прошлом допросе “подсказали” следователи Люшков и Молчанов, остальных он назвал сам. Называл Козырев и ряд других лиц, но у Дмитриева, видно, было пока что запланировано разобраться лишь с этими пятерыми. Причем двух из них – Сюхина и Барабанова – следствие в итоге вывело за скобки (они, дескать, участия в контрреволюционных беседах не принимали). Осталась “контрреволюционная” группа в составе Козырева, Дорошина, Сосипатрова, Гусева и Чернявского. Забегая вперед, отметим, что А. М. Гусев и А. М. Сосипатров в связи с “кремлевским делом” получили от Особого совещания по 5 лет лагерей. Сосипатров, отсидев срок, вышел на свободу, а судьба Гусева пока что неизвестна. Имя Гусева впервые всплыло на допросе Козырева 9 февраля 1935 года – как уже говорилось, по инициативе следователей. Абрам Макарович Гусев, служащий Управления местной промышленности Московской области, был арестован 23 февраля. Похоже, что Гусева допросили лишь однажды, 20 марта 1935 года (кстати, в этом протоколе допроса фигурирует выдержка из неизвестных нам показаний Козырева от 17 февраля 1935 года, хотя прямая цитата из них не приводится, а по содержанию они совпадают с показаниями Дорошина от 4–5 февраля). В самом начале июля 1935 года, то есть незадолго до вынесения приговоров по “кремлевскому делу”, Гусев направил в КПК заявление, в котором жаловался, что уже 4 месяца находится в заключении по неизвестным ему причинам. “Считаю мой арест неправильным и содержание меня в изоляторе явным недоразумением, т. к. с моей стороны не было и нет никаких преступлений”, – сетовал Гусев, взывая к высшему партийному суду [337] . Однако заявление, как и в подавляющем большинстве других аналогичных случаев, осталось без ответа.

336

Там же. Д. 107. Л.149.

337

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 254. Л. 201–202.

41

Двадцать шестого февраля следователь Каган провел внеочередной (и, как выяснилось, последний) допрос Василия Григорьевича Дорошина. Неизвестно, что стряслось с Василием Григорьевичем, но через тюремного надзирателя он подал следователю Кагану заявление с просьбой вызвать его на допрос. Василию Григорьевичу якобы не терпелось “дополнить свои предыдущие показания рядом новых обстоятельств”, о которых он на следствии еще не говорил.

Со слов А. И. Синелобова мне известно, что он связан с каким-то крупным партийным работником… В 1932 г. или 1933 г., когда мы с Синелобовым вели троцкистские беседы вокруг т[ак] называемого завещания Ленина, Синелобов мне рассказал, что с этим партийным работником (фамилии я его не знаю, но видел его в Кремле в Большом дворце с Синелобовым во время сессии ЦИК или пленума ЦК) он вел беседы, аналогичные нашим. Синелобов мне тогда говорил, что этот партийный работник высказывал ему настроения, направленные против руководства ВКП(б). Тогда же он мне сказал, что у этого человека он видел какой-то документ, подробно излагающий содержание так называемого завещания Ленина [338] .

338

Там же. Д. 107. Л. 170.

Увы, эта история в дальнейшем развития не получила, и личность загадочного партийного работника установлена так и не была.

В ряде бесед мы говорили о руководстве ВКП(б). И я, и Синелобов высказывали откровенные контрреволюционные взгляды, клеветали на Сталина; мы говорили, что в результате политики руководства ВКП(б) ухудшилось положение рабочего класса и крестьянства, что верхушка партии обеспечена хорошо, а массы в городе и деревне бедствуют. Я говорил Синелобову, что вот, мол, “построили фундамент социализма, а крыша, видимо, будет гнилой,” – этим своим заявлением я высказывал троцкистские взгляды о построении социализма в нашей стране [339] .

339

Там же. Л. 171.