Анатомия «кремлевского дела», Красноперов Василий Макарович

Анатомия «кремлевского дела»

на обложку

Красноперов Василий Макарович

Шрифт:

Подбор людей в аппарат ЦИКа в значительной степени происходил благодаря личным связям тех, кто поступал. Люди, работавшие в Кремле, тянули за собой своих знакомых, родных, близких и т. д. Достаточно критического подхода к приему в Кремль людей не было. Понятно, что такой порядок открывал возможность широкого проникновения чуждых элементов в аппарат [44] .

Следователь подводил Презента к выводу, что в результате его попустительства и протекционизма библиотека оказалась “укомплектована” чуждыми элементами, выходцами из дворянских кругов, буржуазных и социал-демократических партий и т. п. Но истина заключалась в том, что Презент и сам не стал бы принимать таких людей на работу, если бы не крайняя нужда в образованных и грамотных сотрудниках со знанием иностранных языков (например, для разбора зарубежной периодики). Комсомольцы на эти роли явно не годились, поэтому их присутствие среди сотрудников библиотеки было сведено к минимуму. Но, как говорится, мал клоп, да вонюч: между комсомольцами и беспартийными (а особенно “дворянским гнездом”) постоянно вспыхивали склоки: первые прилагали все усилия для изгнания “чуждых элементов” из Кремля, но ни Презент, ни даже назначенная после его ухода в 1932 году новая заведующая библиотекой Соколова не шли на это, понимая, что иначе просто некому будет работать. Енукидзе тоже редко давал “чуждых” в обиду, не желая

множить интриги в подведомственном ему учреждении. Он хотел, чтобы работа библиотеки шла своим чередом без досадных сбоев, и был уверен, что ему своим авторитетом удастся погасить все конфликты, время от времени инициируемые партийной и комсомольской ячейками.

Там же. Л. 107.

Историю некоторых из этих конфликтов можно проследить по отложившимся в архиве Ежова документам. Эти документы были собраны Ежовым во время проверки аппарата ЦИК, инициированной Сталиным в рамках будущего “кремлевского дела”.

Девятнадцатого июня 1933 года 38-летний сотрудник Секретного отдела (который совсем скоро будет преобразован в Особый сектор) ЦК ВКП(б) Степан Никитич Цыбульник написал донос на некоторых работников Правительственной библиотеки [45] . Секретный отдел (он же Особый сектор) ЦК, упрощенно говоря, являлся как бы “секретариатом Сталина”; там, в числе прочего, велось секретное делопроизводство Центрального Комитета. В исторической литературе нередко можно столкнуться с некоторой демонизацией этого подразделения – ведь все секретное притягивает внимание и зачастую внушает священный трепет. Но ни в Секретном отделе, ни затем в Особом секторе никакой чертовщины не водилось, а сидели там обычные делопроизводители и корпели над ворохами бумаг, которые шли к ним потоком. Однако из-за сугубо конспиративного характера деятельности этой структуры принимались туда на работу особо доверенные и проверенные лица (с 1930 года все они трудились под началом А. Н. Поскребышева). Одним из этих доверенных лиц и был Степан Никитич. Свой донос он адресовал заведующему Секретным отделом ЦИК СССР В. К. Сотскову (на самом деле Сотсков занимал пост заместителя заведующего секретариатом Президиума ЦИК СССР с 1926 года и курировал секретную часть, которой заведовал Н. Ф. Обухов). Аккуратно и грамотно изложил Степан Никитич суть дела: работая в Правительственной библиотеке в вечерние часы, стал он невольным свидетелем творившихся там безобразий. А именно – непорядка в работе с “буржуазной” прессой. Вопреки распоряжению заведующей библиотекой Соколовой некоторые сотрудницы занимались разборкой иностранной прессы во внеурочное время (по вечерам) и даже забирали некоторые материалы на дом под смехотворным предлогом “повышения квалификации”. Узнав об этом, Степан Никитич задумался: ведь “материал использовывается в какой-то форме и для чего-то”. Ох, нехорошо… Но опытный секретчик не растерялся, он знал, как вывести врага на чистую воду:

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 103. Л. 3–5.

Я попытался очень осторожно выяснить – кто из сотрудников библиотеки занимается обработкой материала, и оказалось, что работает определенная группа и систематически [46] .

Выяснилось, что “группа” состояла из гражданок Мухановой, Розенфельд и гражданина Барута, которым, в свою очередь, “способствовали” гражданки Бураго, Давыдова, Нелидова и Петрова. “Кто же эти люди?” – задался вопросом бдительный Степан Никитич. Ответ на этот вопрос был вскоре получен им от 28-летней беспартийной работницы библиотеки Людочки Бурковой, с которой у него, видимо, сложились особенно доверительные отношения (это, конечно, из области догадок – впоследствии на допросе Буркова призналась, что в 1934 году сожительствовала с неким П. И. Пецюкевичем, консультантом комиссии частных амнистий ЦИК СССР, и, отвечая на вопрос следователя Голубева, который одним своим видом внушал страх, заверила следствие, что больше из кремлевских мужчин ни с кем связи не имела). Невероятно, но факт: в те годы некоторые отдельные граждане и гражданки могли соперничать с ОГПУ в умении собирать и анализировать информацию. Поражает объем компромата, который удалось собрать Людмиле Бурковой о своих сослуживицах, – в ее лице Степан Никитич нашел просто кладезь полезной информации, обогатившей и щедро украсившей его донос от 19 июня 1933 года. Возможно, как это часто практиковалось в то время, Степан Никитич попросил Людмилу изложить все в письменном виде, а уже потом переработал материал, придав ему более связный характер (Степан Никитич, по роду своей службы, блистал гораздо большей грамотностью, чем простоватая Людмила). Об этом можно говорить с некоторой долей уверенности, так как в архиве Ежова сохранился и второй донос, написанный рукой самой Людмилы Бурковой 29 сентября 1933 года и адресованный комиссии по чистке ячейки ВКП(б) ЦИК СССР (и ее председателю Е. Н. Васильеву) [47] . Донос № 2 был написан по совету неутомимого Цыбульника, который также попросил Буркову приложить к нему копию первого доноса. Вышедший из-под руки Бурковой донос напоминает глас вопиющего в пустыне – Людмила и стоящий за ней Цыбульник явно не желали мириться с тем, что предыдущая кляуза не возымела никакого действия. Как вспоминал впоследствии заведующий Секретариатом Президиума ЦИК СССР С. П. Терихов, который присутствовал при беседе своего заместителя В. К. Сотскова с Цыбульником,

Там же. Л. 3.

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 103. Л. 14–23.

т. Сотсков ответил ему как члену партии, что, поскольку в заявлении сообщаются факты, требующие агентурной проверки, оно направлено по принадлежности в соответствующие органы, и от дальнейших объяснений с ним отказался, порекомендовав вести дальнейшие разговоры по этому вопросу со мной [48] .

В написанном позже объяснении, адресованном в КПК М. Ф. Шкирятову, Сотсков подтвердил, что передал донос Цыбульника в ОГПУ. Самого же Цыбульника он отфутболил к начальству. Пришлось с Цибульником общаться и С. П. Терихову:

Там же. Л. 30.

Когда я установил в беседе с т. Цыбулькиным, что он в данном случае пользуется и имеет сведения только от Бурковой, я заявил ему, что значительно лучше иметь дело с первоисточником, и просил его передать Бурковой, чтобы она со всем имеющимся материалом зашла ко мне, после чего я приму необходимые меры. На заявление т. Цыбулькина, что на Буркову уже начинается “гонение”

со стороны т. Соколовой (“загоняют на худшую, тяжелую, работу”, “наблюдаются резкие отношения к ней”), я заверил его, что приму все меры не допустить репрессии [49] .

Там же.

По утверждению же самого “Цыбулькина”, Терихов хоть и пообещал, что “дворянка” Е. К. Муханова будет снята с работы, но тут же вдруг с руганью обрушился на Буркову, заявив, что та уже “изолирована” от работы по выдаче книг, “чтобы она не болтала всякому и каждому об аппарате тов. Енукидзе”. Вообще, создается впечатление, что Сотсков и Терихов отнеслись к Степану Никитичу с некоторой брезгливостью; ведь в 1935 году, давая объяснения Ежову, они даже не смогли точно припомнить фамилию доносчика и называли его то Цыбульский, то Цыбулькин.

Тем не менее, по словам Терихова,

вскоре после этого т. Буркова была у меня. Сначала передала устно содержание заявления, мы поговорили с ней по существу сообщаемых ею сведений, а на следующий день она принесла мне копию заявления. Отметив для себя основные моменты заявления, я передал его т. Сотскову с просьбой вновь направить в ОГПУ и ускорить проверку [50] .

Как следует из вышеизложенного, ОГПУ, хоть и было до 1935 года отстранено от непосредственной охраны Кремля, все же играло определенную роль в проверке принимаемых на работу сотрудников аппарата. Этим ведал Оперативный отдел ОГПУ, а конкретно – помощник начальника Оперода Гулько. Правда, из документов следует, что проверка зачастую проводилась формально и фиксировала лишь наличие или отсутствие судимости у работников. Более того, как парадоксально это ни звучит, формальный характер проверки ОГПУ даже затруднял увольнение “классово чуждых элементов”, которого так добивались “классово близкие”. Секретарь партячейки ЦИК СССР П. Ф. Зайцев (с 1928 года он официально числился в ЦИК на посту секретаря Центризбиркома) впоследствии писал Н. Ежову:

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 103. Л. 30.

Ввиду того, что, по сообщению зав. секретариатом, эти лица прошли специальную проверку органов ОГПУ, у ячейки и месткома не было оснований для отвода [51] .

Второй донос, обнародованный комиссией по чистке в ноябре 1933 года, был передан членом комиссии Е. Д. Соколовой С. П. Терихову и А. С. Енукидзе (а председатель комиссии Ефим Васильев переслал донос в Ленинский райотдел ОГПУ) и имел более серьезные последствия (с кляузой был также ознакомлен Сотсков прямо в тот день, когда он проходил чистку, т. к. претензии предъявлялись и ему. Но он отговорился тем, что библиотека находится не в его ведении). Упомянутые выше доносы, а также показания арестованных по “кремлевскому делу” и мемуары лиц, проходивших по “кремлевскому делу”, могут быть – с известной долей осторожности – использованы в качестве источников биографических данных некоторых кремлевских сотрудников, в частности – трех главных “террористок” из Правительственной библиотеки.

Там же Л. 55.

Екатерина Муханова – потомственная дворянка (она происходила из I калужской линии древнего дворянского рода Мухановых, выходцев из знати Казанского и Астраханского ханств, покоренных Иваном Грозным). Дед Екатерины обосновался в Самаре, где был уездным предводителем дворянства, затем пошел по судебной линии (благо в юности окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета) и в итоге был назначен губернским прокурором. Впрочем, отец Екатерины, Константин Николаевич, хоть и имел университетское образование, до революции служил земским агрономом (на допросе в НКВД 12 марта 1935 года брат Екатерины Константин сообщил о нем некоторые подробности, которые впоследствии подтвердила и Екатерина на допросе 28 марта: отец в молодости служил в царской армии, принадлежал к партии кадетов и даже баллотировался от нее в Учредительное собрание. Вместе с белыми ушел из Самары, служил артиллерийским офицером в армии Колчака, был взят в плен красными под Красноярском, но бежал, вернулся в Самару, где, скрыв пребывание в рядах белой армии, устроился на советскую службу в земельные органы). Умер Константин Николаевич в 1922 году. Его жена, Елена Петровна Сокальская, пережила и мужа и, наверное, старшую дочь (на момент ее ареста она проживала в Москве, зарабатывая на жизнь частным преподаванием немецкого языка). Екатерина родилась 10 ноября 1898 года, у нее был младший брат Константин (родился 7 августа 1903 года, инженер) и младшие сестры Мария (родилась 14 мая 1902 года, певица) и Наталья (родилась 17 июня 1905 года, преподавательница физкультуры на заводе “Шарикоподшипник”) [52] . Марию и Константина ждал арест по “кремлевскому делу” вслед за Екатериной, но судьба их сложилась удачней – суждено было им пережить (если можно лагерное существование назвать жизнью) Большой террор. Екатерина поступила учиться в Петроградский университет (проживая у дяди, Николая Николаевича Муханова, уроженца Самары, который в 1908 году был пожалован в звание камергера Двора его Императорского Величества), потом вернулась в Самару и при белых училась в Самарском университете. Был у нее в Самаре и жених – Борис Степанович Бузков, сын друга отца Екатерины. По показаниям ее брата Константина, он “был офицером царской армии, в Самаре он появился неожиданно, перед самим приходом чехов, принимал активное участие в перевороте и служил затем офицером в отряде генерала Каппеля”. На допросе в НКВД 28 марта 1935 года Екатерина сообщила со ссылкой на отца, что Бузков “погиб в боях с красными”. Здесь же она показала, что приехала в Москву из Самары в 1922 году (видимо, после смерти отца) для учебы в Московском университете на факультете общественных наук; ее подруга Лидия Перельштейн, приехавшая вместе с ней, утверждала, что это произошло в 1921 году. На допросе в НКВД она рассказывала:

Сиверс А. А. Материалы к родословию Мухановых / А. А. Сиверс. СПб., 1910, с. 203–204.

В Москву я приехала в 1921 г. для продолжения образования и была зачислена слушательницей в 1-й МГУ на ФОН. Вместе со мной из Самары в Москву приехала моя подруга, Муханова Екатерина Константиновна, и наш общий знакомый – Осташев Матвей. Все мы втроем получили одну маленькую комнату на Малой Никитской улице. В 1922 г. мы встретили в Москве нашего близкого знакомого по Самаре – Скалова, Георгия Борисовича, который предложил мне и Мухановой переселиться к нему на квартиру по Армянскому пер., куда мы и переехали [53] .

РГАСПИ Ф. 671. Оп. 1. Д. 109. Л. 245.