Анатомия обмана
Шрифт:
Желание – не более. На деле ограничиваюсь жёсткой хваткой и грубым выводом в коридор.
Она орёт. Я плохо разбираю, что она там кричит. Заложило уши. Вообще, ощущение, что это не Ане, а мне по голове и лицу прилетело. Теряюсь.
– …дрянь малолетняя. – всё же долетает до моего слуха.
Зверею.
– Ты сядешь вместе со своим уродом, поняла?!
Злость мутит разум. Эмоции берут верх. Хватка на её тонких запястьях становится сильнее. Мне до невозможного хочется причинить ей боль. Настолько сильно, что меня это пугает.
–
Мать Ани пятится, будто призрака перед собой увидела. Наверное, в чём-то оно так и есть. Я уже и не вспомню, когда последний раз проявлял подобные вспышки агрессии. Должно быть, ещё в школе.
Возвращаюсь в кабинет. Прохоров уже колдует над Анькиным лицом, недовольно хмурясь. Аня морщится, но стоически переносит его экзекуции с перекисью и лейкопластырем.
– Швы целы. – констатирует следователь.
– Да плевать мне уже на эти швы. Можно я просто пойду… спать? – убитым голосом отзывается она, отчего у меня замирает сердце.
Что, блядь, вообще творится в этой семейке?!
Нахожу в себе силы улыбаться. Опускаюсь перед девчонкой на корточки и заставляю её посмотреть на меня. Пальцы, касающиеся её подбородка враз становятся мокрыми. Перекись или слёзы?
– Анют, ну как это неважно? – наконец-то чистейший лёд её глаз идёт на контакт. – Ты ведь очень красивая девушка. А швы разойдутся, накладывать новые… Это риски. Могут остаться шрамы. А зачем тебе шрамы? Через год, два, пять, десять ты, возможно, даже и не вспомнишь сегодняшний день. Так пусть напоминаний и не останется. Договорились? Будешь осторожной?
Поплавская смотрит на меня красными от слёз глазами и устало кривится. Переклеенная повязка на носу от самого Прохорова выглядит нелепо. Крест-накрест приклеенного тонкого пластыря ему, видимо, показалось мало. Поэтому он налепил ещё одну полоску посередине. Эдакая снежинка на снежном покрывале из бинта.
– Ты говоришь со мной, как с ребёнком. – слышу в её словах упрёк.
Мне совсем не нравится то, что она столько времени мне лгала о своём возрасте, водила за нос, а виноватым во всём выставляет меня. Возможно, мне это только кажется, и в её словах нет ничего подобного, но я интуитивно будто чувствую исходящую от неё обиду.
– А ребёнок, что, не человек? Я говорю с тобой, как с человеком, Ань. Не придумывай лишнего.
– Идите уже. Завтра заеду. – вклинивается недовольный Виталий Евгеньевич, показательно громыхая ящиками своего стола и раскладывая свой скромный арсенал аптечки по местам.
– Идём? – шепчу, сжав её ладонь.
Анюта кивает, и мы встаём.
Идём рядом. Я очень хочу её обнять, но боюсь. И как пацан, и как человек, который не хочет ей доставлять дополнительный дискомфорт. Фиксатор на её руке, перетянутый через шею, выглядит весьма серьёзно.
Не за талию же мне её вести, ну?
В коридоре, на наше счастье, не оказывается
Быстро провожу Аню через дежурную часть и веду к крыльцу. Не знаю почему, но моя машина на подсознательном уровне воспринимается мной, как некая крепость, куда я должен доставить девчонку, чтоб до неё не добрались другие родственники.
Спешу. Не замечаю, как на парковке оказывается какая-то бабка с маленькой девочкой.
Бойкая старушка встаёт у нас на пути.
– Бабуль… – теряюсь я, остановившись вместе с Анютой.
– Рот закрой! – орёт та. – Ну ты и тварина мелкая, а! Довольна?! Миланочку забрала опека! Ты лишила девочку семьи! Сдохла бы ты лучше…
***
Макс несёт какую-то хрень. Утешает меня, как маленькую, а сам смотрит на меня таким взглядом, будто готов ради меня душу наизнанку вывернуть.
Конечно, я не знала, что мать поведёт себя подобным образом, но, будем честны, я не исключала вероятность такого исхода событий.
Она всегда встаёт на его сторону. Что бы он ни сделал, как бы себя не повёл, сколько бы боли ни причинил нашей семье, он, он, он… Всегда он. И только он.
Я обязана вытеснить этот момент из памяти. Эти побои не должны повлиять на дальнейший ход событий. Зверь должен исчезнуть.
Наконец-то мы выходим из этого треклятого кабинета, больше похожего на прокуренный склеп. Я чувствую себя неуютно, оглядываюсь по сторонам и волнуюсь.
Мамы нет… Неужели она просто взяла и ушла? Неужели не остыла?
Лядов идёт рядом. Его бесконечно дёргает. Он то заносит руку, намереваясь обнять меня за плечо, то примеряется в моему локтю, то скользит рукой по собственной куртке, немногим выше поясницы. Мне это нравится. Не знаю почему и не знаю, почему я вообще до сих пор, после всего произошедшего, могу о чём-то подобном думать, но эта нерешительность отзывается теплом в моей груди.
На пропускном пункте мне улыбается дежурный полицейский. Я плохо изучала должности и звания, но сейчас мне хочется, чтоб этот лысый, улыбчивый мужчина занял место Виталия Евгеньевича. Уверена, мы бы с ним сработались.
Выходим на улицу и я жадно вдыхаю воздух. Стараюсь вобрать его как можно больше, чтоб сбить с себя преследующий запах табака и надышаться.
Спускаемся с небольших ступенек и двигаемся к парковке, сохраняя молчание.
Я вижу машину отца Макса. Для меня она своеобразный маяк, направляющий корабли в открытом море. Причал, где я смогу хотя бы ненадолго побыть в тишине и спокойствии.
…а ещё я вижу машину деда, не то чтобы своего – отца моего отчима.
Внутри всё замирает. Я сбиваюсь с шага, замедляюсь, видя, как из этой машины выходит баба Поля, чуть не волоком таща за собой сонную Миланку.