Анчутка
Шрифт:
— Ей трудно будет жить той жизнью, что ты предложишь ей. Её место здесь, — захрипел Креслав, терпеливо снося боль и не смея сопротивляться.
— Она давно перестала быть северской, как получила своё клеймо. Довольно! — гаркнул, окатив того своей желчью, более не терпя пререканий. — Признавайся, на колодце это были твои подельники? И кто разорил заимки?
— Я не знаю тех убийц, но мне известно, что тати, укравшие пушнину, под началом Военега, — рука Храбра расслабилась, подарив Креславу облегчение, тот зажал рану и осел, судорожно глотая воздух. —
— Или… Эти стервы (падаль) хотели свалить всё на кыпчаков, — Храбр в задумчивости отирал кровь с руки о медвежью шкуру.
— Чтоб недовольство на Посемье росло, чтоб собрать войско, чтоб князь про свои заветы (обещание) забыл — Военег против мира с кыпчаками, а князья с ханами всё чаще обмениваются поминками (подарками)…
— Где они?
— Два дня отсюда к летнему восходу солнца (юго-восток), между двумя сопками. Делят украденное. Если верить моему чутью, они потом к долгому разлому двинутся, через него если пройдут, больше их и не увидите. Осторожен будь, тебя проверять будут…
— Неужели беспокоишься о мне? — молчаливое согласие одноглазого ему явно польстило.
— Ответь мне только, зачем ты нанялся к наместнику? — подозрение закралось в разум Креслава.
— Я убью хозяина перстня, — молодой степняк был погружён в свои мысли.
— Ты расскажешь Кыдану?
— Что? Расскажу, что ты обманывал его столько лет? Или то, что ты убил не того? Или то, что месть до сих пор не свершилась? — Храбр чеканил каждое слово. — Ты намеренно привёл сюда Сороку. Ты намеренно дал ей перстень! Ты намеренно свёл её с этими урусами. Зачем?
— Я должен был завершить начатое не вызывая подозрений, — он поднял глаза на Храбра и просипел крайне озадаченно, — я не понимаю только, почему Сорока не обличила Военега, в том, что он убил её отца. Почему она промолчала?
— Она боится его! — в гневе выпалил Храбр, более всего переживая за Сороку, которую оставил одну на дворе наместника. Унимая вспыльчивость нрава, он задал очередной вопрос. — Это ты травил Олега? — Храбр продолжил после согласного кивка. — Тебе кто-то помогал?
— Да, господин, — звучало крайне смиренно.
— Ты уверен, что хозяин перстня Олег?
Креслав опустил голову, что все его косы коснулись глиняного пола и отрицаясь помёл ими. Храбр присел на корточки перед ведуном. Поднятый взгляд Креслава не был испуганным, как прежде, он был наполнен тоской и сожалением.
— Не страшно что ты не знаешь. Всё равно они все сдохнут.
— Прошу, оставь это мне, — надломленно тот протянул. Отчаяние сковало ведуна. — Я сам должен это сделать — я дал клятву.
— Ты свободен от неё, наставник, — ты упустил своё время.
Выходя из землянки Храбр оглянулся назад — ведун будто изваяние, сидел без движение, казалось, что даже и не дышал, своим одноглазым взглядом устремившись куда-то в пустоту.
***
Дикое поле, неподалёку
— Смотри, ещё одного раздобыли! — воскликнул поджарый отрок волоча за шкирку тонкого половца. Он извивался не выдавая ни единого звука и упирался ногами, пытался отбиваться руками.
— Ель, что ты там копошишься? — лениво спросил голова сторожевого разъезда из темноты. Его лица не было видно.
Сегодняшняя ночь была черна настолько, что кони пару раз спотыкались не видя пути, и тиха, что был слышен звон в собственных ушах. Перечасье (четверть часа) назад, когда четверо дружинников уже решили возвращаться с дозора, они заслышали торопливый перебор копыт. Идёт рысью. Схоронились в овраге. Насчитали двух верховых— один уже почти сравнялся с ними, другой поодаль, словно догоняет. Первый ушёл в сторону, заметив, что сгустившиеся тени в глубине оврага зашевелились, и припустил коня в галоп. Второй, замешкавшись, продолжил свой путь по прямой. Разъезду ничего не стоило окружить того. От испуга конь степняка встал на дыбы, чем предопределил судьбу своего тонкого всадника.
Тут и первый вернулся на подмогу своему. Борис на перерез. Их кони закружились, нервно визжа, пока два воина боролись. Борис был дюжей силы, и вскоре и этот половец выпал из седла. Полянин, соскользнув со своего коня, придавил того сверху, пару раз зарядив в челюсть, что тот обмяк.
Неподалёку молодой дружинник, Ель, пытался выкрутить руки хилому половцу. Тот впился зубами в ребро его ладони и не желал отцепиться, верно намереваясь прокусить кожу до крови. Ель сыкнул и отдёрнул руку. От подсечки сзади — ещё один подоспел на помощь — это был Вадим — степняк встал на колени, а его руки тут же были захвачены и связаны тугими путами за спиной. Второго, покрупнее, бездейственным мешком кинули под ноги сивого скакуна, на котором сидел голова разъезда. Половец что-то бессвязно мычал, приходя в сознание.
— Двое только, никого нет кроме этих, — отчитался Ель.
— Что они забыли здесь— их вежи далеко отсюда? — голова задумчиво прокрутил перстень на своём большом пальце.
— Видно, как и мы — с дозором.
Набольший (старший в разъезде) пристально всмотрелся в темноту степи и томно вздохнув, буркнул:
— Что-то не нравится мне всё это, Борис, — обратился он к матёрому воину, который пыхтел над крупным степняком, перевязывая того путами, словно коня треножил. — Возвращаться нужно.
— А с этими что? Кончать али с собой берём? — озадаченно спросил молоденький дружинник, пнув носком сапога худого половца.
Голова разъезда, высвободив ноги из стремян, ловко перекинув одну над шеей своего заряжающего (военный конь), спрыгнул с коня и медленно подошёл к паре степняков. Тот, что был покрупнее, и уже сидел, верно, собирая мысли в кучу — он крутил головой и озадаченно оглядывался — после этих слов, на коленях со связанными руками сзади, не говоря ни слова, подался вперёд перерезая путь, будто желал прикрыть собою другого, который от страха весь сжался.