Анчутка
Шрифт:
— Оба хороши, — Сорока, недовольно дёрнув верхней губой, колко бросила им в след. — И чем это, позвольте узнать, простой люд провинился, а?! Сами небось в жизни спину не гнули.
Извор остановился от того, что слова ударились в его широкую спину, но снеся этот незначительный удар, сделал невозмутимый вид. А вот Сорока только начала. Набрала побольше воздуха в свою грудь и высказала всё что думала, да ещё сверху с лихвой отвесила. Она погоняла тех в след такой отборной руганью, что Извор, с его набором бранных слов, мог только позавидовать.
— Гэй! Может хватит, — рявкнул Извор не
Не отпуская сестры от себя и таща её за собой, Извор в несколько широких шагов настиг Сороки, что та, с таким стремительным приближением, поперхнулась последней фразой и снизу вверх опять уставилась на молодого боярина.
— Нам в разъезд идти, а вы тут устроили, — сам запнулся в глазах большущих утонув, да вроде оправдываясь добавил, подбирая слова, — хуже, чем на капище!
Храбр костяшками пальцев аж хрустнул, сжимая черен, не смея сносить такой близости постороннего к Сороке, да только вот челядь собралась, рты разинула, глядя на такое представление. Поравнялся с Извором и соизмерив того взглядом, направился к изгороди, отделяющий курий выгул от двора.
— Пошли прочь! — гаркнул в толпу, но видя их нежелание подчиняться, со звоном выпустил свой булат на волю. — Смерти ищите?! — от блеска клинка, более нежели от сказанного, зеваки молниеносно сгинули.
— Я уже пожалел, что привёл тебя на двор, — Извор по-хозяйски отчитывал Сороку, — тебе мало было вчерашних плетей?
— Его батюшка тебя розгами прикажет бить пока со спины кожу не снимет! — встряла Любава, как мелкая собачонка, выскочив из-за широкой спины брата.
— А я не просилась! Уйти дай! — предъявила Сорока, пытаясь проглотить обиду — защищает её, другую, сестрой кличет, своими губами так нежно её имя произносит — Любава — словно в любви признаётся. — Аж тошно! — вырвалось, а следом выплеснула. — Да вы хоть в шелках и ходите, а по сути своей тати и лихоимцы!
— Да что я с тобой здесь разговариваю, — поведя плечом развернулся, в душе себя коря за то, что по утру сжалился над этой бродницей. Вот чем всё обернулось — обнаглела в край, страха не зная — неблагодарная визгопряха!
— Погоди у меня, — злобно шикнула Любава, кулаком грозя.
Сорока посреди выгула стоит, с тоской Извора провожает, может сожалеет, что не в лучшем свете себя показала, что заставила о себе худо думать. Он вроде утром примириться хотел, а она уж размечталась, что боярин над ней смилостивится и простит. А ведь действительно, кто она? Бродница и конокрадка. С Креславом по городам и весям ходит, травы собирает, а тот судьбу предсказывает, да заговоры всякие ладит. Да что таить— где-то и обманом промышляли и кражей.
Сорока следом неуверенно пошла. Руку протянула, словно ускользающую тень прошлого словить желала.
— Что, о пощаде просить будешь? — бросила через плечо Сороке боярская дочь, заметив её движение.
— Гусеница мохнатая, — в ответ прозвучала лёгкая усмешка.
—
— Да вот же, — чернавка торкала пальцем на ту.
— Где?
Любава принялась прыгать с ноги на ногу, вся изворачиваться и верещать. Потом оступилась и замахала руками словно птица крыльями, протяжно взвизгнула. Падала Любава прямиком на Храбра, только в его руки ей было не судьба попасть — он сделав шаг в сторону, с невозмутимым лицом проследовал за её падением взглядом отрешённым. Та, достигнув земли, крякнула.
— Ты, — склонилась над ней Сорока и уставилась в её округлившиеся от неподдельного ужаса глаза, торкнув пальцем в грудь. — Ты и есть — гусеница мохнатая.
Глаза Любавы стали ещё шире, чем были прежде, белоснежное лицо, всё перепачканное не весть чем, налилось сначало недоумением, потом подёрнулось гневом, а потом проблеснул и трепетный страх.
— Вот тебе, — выставила вперёд два сложенных кулачка дулями, тыкая ими в Сороку, прыснувшую от смеха. — Не запугаешь, анчутка триклятая!
8. Анчутка
Сенные девки через силу сдерживались, чтоб не скривиться от отталкивающей вони исходящей от их хозяйки и тем самым выказать неуважение к ней. Они даже не морщились, всем своим видом пытаясь делаться невозмутимыми. Пока те старательно натирали кожу боярской дочери щёлоком, а волосы обильно промывали различными отварами, Любава безучастно уставившись в одну точку, припоминала свою встречу с анчуткой. Зачем пришла и чего хочет от неё? Решила помучить напоследок, узнав, что венчание скоро? Анчутки эти хитрыми бывают — личиной, кого в живых нет давно, обрящутся да давай стращать, тем и питаются. Отстанут лишь когда в сласть страхованиями жажду свою утолят или с собой кого из живых не прихватят. Дули отлично их успокаивают. Вот так заплетённые в кулачок пальцы выставишь — в миг вся нежить силушку свою и теряет.
Любава была выдернута из своих раздумий негромким звуком сдерживаемой рвоты — одна из девок всё-таки не стерпела и, сглотнув подкатившую тошноту, виновато опустила глаза, заметив на себе едкий взгляд хозяйки.
— Милка, ты чего? — беспокойным шёпотом её одёрнула подружка. Та, омыв лицо водицей вновь, принялась за свою работу. Только Любава теперь не сводила своего пристального взора с неё, буравя ту, казалось, насквозь.
Вскоре бледная кожа Любавы была вновь чиста — порозовевшая и распаренная, она приятно пахла, а волосы, выполощенные несколько раз и высушенные посконницами, были заплетены в тугую косу. Когда в предбаннике девки суетливо крутились вокруг своей молодой хозяйки, обряжая её в чистые рубахи, Любава повела носом принюхиваясь и брезгливо сморщила свой маленький нос.
— От кого это смердит?! — возле Милки задержалась. — Мерзость. Словно в скорняжной слободе была, — тихонько процедила не сводя с той своих ледяных глаз. — Как посмела?! Начинайте всё заново — эта дрянь меня своими руками трогала.
Милка взор растерянный потупила, в сторону отошла. Девки исподлобья переглянулись, но послушно принялись ту вновь раздевать, затапливать каменку, таскать колодезную воду.
— Чистая ведь, — забурчала Милка, занося в баню полную бадейку. — Только воду изводить.