Анчутка
Шрифт:
— Тссс, — шикнул кто-то на неё.
Только молодая хозяйка уже услышала. А Милка взвизгнула, когда черпалом получила по спине.
— Ах, ты дрянь такая! Перечить удумала, — залютовала Любава.
Колотила ту Любава нещадно, куда придётся: по рукам, по плечам, по спине. А бедняжка голову прикрыла в угол загнанная, вскрикнула, верно удар по пальцам пришёлся, к груди ладони прижала, да по лицу и получила, что упала от удара на четвереньки. Рядом и черпало грякнулось — Любава швырнула его, совершенно потеряв к девке интерес.
—
— Виновата, — еле слышно проговорила Милка поднимаясь с колен, а из носа кровь хлещет на белоснежную сорочицу. — Помилуй, хозяюшка, — виновата.
— Что?! Виновата, говоришь?! Прочь пошла, — с пренебрежением, обратилась к окровавленной девке. — Иди свои пожитки собирай.
— Зачем? — в миг у сенной разум прояснился, а руки дрожат — не уж-то продать решила?
— Мы тебе с матушкой мужа сыскали. Давно уж. Сказать кого? Догадайся! — просветлела очами и звонко в ладоши захлопала, подпрыгивая на месте, — за Некраса, скорняка. Вы с ним одна пара!
— Любава, хозяюшка, смилуйся надо мной, — руки к той протянула и вниз упала. — Так он же пентюх (толстый и потный), к тому же и брыдлый (вонючий).
— А тебе в самый раз будет, — отрезала, в миг опять надменностью образившись. — Ты верно со стола Военега пирогов переела, смотрю раздобрела, да и обнаглела в край! Иди, приданное своё собирай! Уберите её с моих глаз, — лениво рукой на ту махнула, не имея к той милости.
Её, когда-то милые, подруги волоком тащат, не смея хозяйке своей перечить. Та верещит, пощады просит. Только не было у Любавы такого порядка, чтоб прощать. Не было в её сердце ни милости, ни сострадания.
Ещё с годину (час) Любава в бане пропадала. Умаялась. Кваску на ржаной муке выпила да и к матери своей направилась. Звеня своими усерязями, поднялась по высокой лестнице в хоромы. А та в светлице, как обычно сидела вышивку золотой нитью творила. Перед ней Милка на коленях стоит, узелок в руках теребит, милости для себя просит. Выпросит ли?
— Смотрю, удумала ты, слово какое мне сказать? — говорит Неждана ладно, что шёлковые нити, которые в узор ложатся ровно и гладко.
— Матушка, так это только за то, что она больно покладиста в опочивальне мужа твоего, — Любава уселась рядом с боярыней, Милку проедом оглядывая. — У неё голосок прорезался от того, что он подарками её одарить вчера соизволил— ленту алую, да пряник в шёлковом платочке, — собрала видно сплетни, для этого и в бане задержалась.
— Покажи, — с интересом Неждана на узелок взглянула, а та его к себе прижала — не даёт.
Только бабы-то посильнее девицы будут. Пальцы тонкие разжали, да и все её скудные пожитки на пол вывернули. Боярыня рамку в сторону отложила, носком бархатных сапожек от себя вещицы Милки отпихивает. А вскоре и платочек шёлковый двумя своими пальцами изнеженными взяла — ключница передала. Узнала его Неждана —
Милка губы кусает, по полу дубовому на коленях возится, все лоскуточки собрала в кулачках сжала.
— Всё ли готово? — поинтересовалась Неждана у ключницы.
— Матушка, волхв сказал, завтра по утру на капище их ждать будет, — отчиталась ключница.
— А Некрас? Доволен ли?
— Доволен. Он как злотники увидел, так и сам не хуже их засиял.
— Позволь, Неждана Златовна, мне боярина дождаться? У меня есть что сказать ему.
— Уберите её, в хлеву пусть ночует! — слушать не хотела.
— Я от Военега понесла, уж третья луна сменилась! — запричитала, когда ту под локти подхватили.
Неждана со скучающим видом на рамку взор уронила, вновь за вышивку принялась, поразмыслила над узором, задержав иглу в воздухе и, воткнув ту в натянутую ткань, сыкнула, отдёрнув руку и втянув в себя воздух сквозь сомкнутые зубы. Недовольно осмотрела кровавую каплю проявившуюся на белоснежном шёлке.
— Ты верно забыла, что я боярская вдова, и не малым здесь владею, а моя вотчина побольше мужнинной будет?! — сделала паузу, давая сенной время понять, к чему та клонит. — Ты верно запамятовала, кто после боярина закон здесь чинит? Правильно, — масленно льёт речью, — я. А над теремом и вовсе полностью я властвую! Мой супруг тешился с тобой до тех пор, пока я ему это позволяла, — по одному её взгляду ключница засуетились и по её указу почти сразу кувшин горячего отвара принесли. Ключница к Милке подступила, на ходу снадобье отливая в канопку (кружка). — И про то, что обрюхатилась, тоже знаю. Ты это что, удумала мне робычича в хоромы пустить?
— Пей, голуба, — уговаривающе произнесла ключница, поднося к губам Милки канопку.
— Яду мне дать хочешь? — прошипела девка, лицо отворачивая.
— С чего это ты взяла, яблонька стройная? Травки это, — словно удивилась, такому наговору. — Для того, чтоб спокойнее была, чтоб сама себе не навредила. А замуж все равно тебя отдадут, так чего же ты будешь тут переживать, маяться, — та слушала уветливую бабу и глотала. — Вот плод свой уронишь и на любомир пойдёшь.
— Как — уроню? — обомлела, подбородком трясёт, в пустую канопку заглядывает.
— Пей, пей. Ещё нужно, чтоб наверняка!
Милка в лице переменилась, с места схватилась, к сеням метнулась, да бежать к лестнице. Два дворовых мужика ей на отдыхе (лестничный пролёт) дорогу преградили, ту обратно в светлицу впихнули. А у девицы сердце в груди трепыхает, словно горлица в клети— вырваться хочет. Взглядом безумным мечется. Схватили её руками крепкими, голову зажали. В рот зелье заливают. А та плюётся, хрипит да давится, но всё же выпила — заставили. Сидит, горло трёт, в глазах плывёт, а Неждана мягким говором томит, словно елей (масло) в уши льёт.