Анчутка
Шрифт:
— Мерзость, — Любава небрежно толкнула кончиком своего кожаного поршня, бадейку.
И вся эта жижа из смеси перьев, пуха и потрохов опрокиналась на Сороку, в конец испачкав её наряд.
— Точно в хлеву тебе будет самое место, — презрительно бросила, намереваясь уходить.
— Тебе бы следовало извиниться, — Сорока отнюдь не жалела испачканной рубахи, но такое отношение к себе не имело основания к снисхождению.
— Что? Перед тобой? Да ты сор под моими поршнями — пройду и не замечу. Ещё чего удумала, — развернулась на пятках Любава
— Извиняйся! — настаивала Сорока, схватившись покрепче.
— Какая-то чернавка будет мне указывать, что делать?! — извернувшись, попыталась отнять косу.
Любава еле сдерживалась, чтоб из себя не выплеснуть матушкин пирог с щавелём от исходящего зловония от Сороки, и в отместку вцепилась в её волосы.
— Ты вообще понимаешь, с кем говоришь — это наша будущая хозяйка! — вопила Палашка. — Это приёмная дочь самого воеводы, — пытаясь оттолкнуть Сороку от Любавы, взмахнула руками, схватив ту за рукав, что тот с треском надорвался, а из под рубахи Палашки выпала потерянная кура.
Все трое недолго посмотрели на ощипанную тушку, не размыкая рук так и стоя вцепившись друг в дружку.
— Ах ты, навозная муха, пусти щас же, — процедила Сорока, а Любава воспользовалась её промедлением, толкнула в плечо.
Сорока не удержавшись упала в жижу, которая вдобавок ко всему ещё смешалась с пылью и помётом представляя теперь ещё более мерзкое месиво.
— Обрядилась-то знатно, а чернью так и осталась, — презрительно бросила Любава.
— Если себя так ведёт боярская дщерь, то цена ей, как тухлому яйцу, — ухватилась за ноги в дорогих поршнях, что и Любава повалилась в грязь.
— Ах ты визгопряха! — взвизгнула та. — Ты думаешь, тебе это с рук сойдёт. Мой отчим с тебя кожу живьём сдерёт! Не пристало мне с чернью разбираться! — завозилась в грязи, вся изъелондившись в ней, отбиваясь ногами от Сороки.
Изловчилась подняться и отряхивая подол, тут же и обомлела от прилетевшей в неё охапки перьев. Любава гневно завопила и, прытко схватившись с места, накинулась на Сороку с кулаками, и впрямь забыв, что ей не по статусу браниться с чернью. Сороке, не смеящей сносить обид, этого тоже показалось мало.
— Проси прощения! — с этими словами она завалила боярскую дочь на лопатки.
Любава тоже не могла снести такой обиды, словно кошка выпустившая свои коготки, замахала руками, намереваясь расцарапать лицо своей противницы. Так в обнимку они и каталась по птичьему выгулу, все вымазавшись их помётом, что обе сравнялись в своей неприглядности.
— Проси прощения, муха навозная! — вопила одна.
— Ещё чего, дрянь подзаборная! — не сдавалась другая.
После очередного кульбита, Сорока оказалась сверху и лупила боярскую дочь по рукам, которыми та прикрыла свою голову.
— Погоди, — с мольбой завопила Любава, но лишь для того, чтоб получить передышку.
— Будешь? просить прощения?!
— Нет, — выглянув из своего укрытия, и ехидно улыбнулась. — Это ты ещё передо мной виниться
— Ах, ты так?! — Сорока запрокинула свою голову назад и со всего маха зарядила своей сопернице в лоб. У обеих из глаз искры посыпались, и у каждой зубы так грякнулись, что аж в ушах зазвенело. Потерев шишку, Сорока вновь было принялась ту мутузить, желая добиться своего.
— Палашка за моим братом уже побежала, сейчас получишь сполна, — пригрозила Любава, а потом как заверещит, — не надо. Прошу, не бей меня.
Сорока так и застыла с занесённой рукой на боярской дочерью, опешив от такой перемены. А та слёзно лепетала, что не думала её обидеть, что хотела только помочь, что ей было крепко жаль бедняжку, что не намеренно опрокинула бадейку, а по неопытности, что сама простирнёт её рубаху.
Запястье Сороки кто-то крепко сжал и мигом сорвал ту с плачущей девицы. Глаза в глаза уставилась она в Извора. Серые, почти булатные, они смотрели на неё совершенно без злобы, а словно рассматривали, изучали. Было в них что-то тоскливое — и от чего она этого не заметила раньше. Он, такой сильный и смелый, а глаза грустные.
— Как ты себя ведёшь? — укоризненно проговорил.
"Что?! Он удумал меня отчитывать?" — промелькнуло в голове у Сороки. Но всё же не решилась грубо ответить, и уже думала начать оправдываться, но была перебита его тягучим, словно горьковатая патока, басом.
— На кого ты похожа?! Ты ведь боярская дщерь?
Храбр, всё это время стоявший поодаль и уже давно наблюдающий за вознёй драчуний, медленно подступил, исподлобья измеряя Извора и держа руку на черене своего меча. Он не вмешивался в эту потасовку лишь от того, что отлично знал Сороку — она не терпит, когда за неё заступаются. Но этот волчонок перешёл все границы — он посмел коснуться её руки!
— Кто? — Сорока судорожно сглотнула. — Я?!
Храбр выжидал. Неужели ему что-то известно о прошлой жизни Сороки? Немного обнажил свой меч, оголяя его клинок от кожаных ножен. Нет, ещё не время. Бесшумно вернул его назад.
Он, тихо ненавидя этих воеводиных отпрысков, просто терпеливо временил, подмечая все штрихи человеческих судеб, что будет дальше, просто накапливая свой праведный гнев, чтоб однажды обильно излить его на тех, кто посмел оскорбить его хана. Ему нужно лишь одно, подобраться поближе к наместнику, а для этого необходима выдержка, как у затаившегося зверолова.
— Ты позоришь своего отца, — выпустил руку Сороки и подхватил под локоть младшую сестру, помогая ей подняться. — Как ты только могла приблизиться сюда, где место лишь чернавкам?! — отчитывал ту, чуть ли не волоком таща за собой, держа её нежную ладонь своей мозолистой. — Ты что, хочешь Мира опозорить? Ты скоро станешь его женой, а здесь дружинников сегодня полный двор! — Извор вовсе не защищал её, а отстаивал честь друга и брата.
— Братец, я хотела ей лишь помочь, — винилась Любава, проходя мимо Сороки горделиво распрямив плечи и задрав подбородок.