Анчутка
Шрифт:
***
Солнце уже к западу путь наметило, а люд всё не расходится — кому заговор на удачу, кому на урожай, кто-то жениха богатого ищет, иная вторую жену мужа извести хочет. Ведун никому не отказывает, бубенцами своими гремит, то крухнет, как стервятник, то курой заквохчет, а толпа то ахнет, то воскликнет.
Надоело Извору вокруг толпы ходить, хотел вклиниться, да не тут то было — всем надо до заката успеть, и плата ведь небольшая — векшу в колодец кинуть. А коли нет, так и пара яиц сгодится или мёд первый.
— А ну, расступись! — Извор гаркнул над головами.
Только это никакого действия не возымело. Поднахрапился Извор,
Расступился люд, открывая взору бояр ведуна, в замшелой длинной рубахе в пол, которую верно никогда и не стирали, такой же длинной безрукавке, по отрёпанному краю росшитую мелкими бубенцами, что при каждом движении разносился не только затхлый смрад, но и дребезжание. Его не совсем седые волосы были разделены спереди на пробор и заплетены в несколько кос, свисающих спутанными паклями по бокам, а сзади для отвода злых духов одна толстая и длинная, ниже талии. В каждую по перу сойки вплетено. Косы были и в косматой бороде, в которой прятался край широкого шрама, пересекающего всё его лицо, сросшегося уродливым разрывом, искривив нос, губы и бровь, в завершение всего устрашающего вида, зияла чернотой одна пустая глазница.
Ведун выть перестал, на тех одним ясным глазом уставился, а другим, будто в тайный мир, скрытый от человеческого взгляда, зрит, словно видит всё потаённое.
— Чего пришёл, волчонок? — задребезжал хриплым голосом.
— Почему кличешь так? — огрызнулся Мирослав.
— Словно волки пришли сюда, данью обложили, простой люд обираете, чтобы у князя жито (зерно, еда) в преизлишке было, пока другие голодом изнывают, — сказал, будто плюнул, окатив Мирослава своим негодованием. — Гончарные и стеклодувные пыхтят и днём, и ночью, кузни своим звоном так округу сотрясают, что до моей землянки, что в глуши, вместо птичьего тиликанья доносится. А потом всё обозами то в Переяславль, то в Киев, то Чернигов идёт. Ненасытны у Ярослава дети — будто в их чреве дыра зияет (Здесь отсылка на троих сыновей Ярослава Мудрого. Раздел Киевской Руси на три княжеских удела незадолго до смерти Ярослава привело к необратимым последствиям в связи последующего дробления Руси и начала междоусобиц).
— Не мой отец, так другого сюда пришлют. А за то, переяславльские сотни за порядком следят.
— А не они ли намедне делянку всю обобрали, весь мех до последней беличьей шкурки выбрали? Следят тоже?! — ехидно передёрнул.
— Половцы то были!
— Половцы ли? — скрипнул ведун голосом, весь передёрнувшись. — Да, даже если и половцы, что с того изменилось?! Защитники где были? Лиходейники и тати вокруг хозяйничают, а переяславльские только почестями друг перед другом, словно кони сбруей, звенят.
— Не в моей власти что-то изменить, — сожалительно отметил Мирослав, ловя на себе едкие взгляды курян.
— Не в твоей власти — верно, да и не в силах волка старшего, что в хоромах знатных сидит, — носом повёл по сторонам, как пёс принюхиваясь, громко втягивая в себя воздух, прыгает то к одному поселянину, то к другому.
Те шарахаются, а ведун дальше ищет, к Извору в припрыжку подбежал, перебирая бубенцами по мокрой, примятой множеством ног, мураве, и склонившись
— Вот хозяин, — ведун того больно в плечо пальцем торкнул.
— Ну тебя к лешему, нежить! — гаркнул Извор, отряхиваясь, будто что на нём налипло.
— Чего пришёл, говори? — обратился к Миру. — Кони твои при тебе, поясов наборных не ищи — уже серебряные бляхи на монеты перелили, — на место своё усаживается, возле колодезного ствола и другого уже к себе манит и осёкся в миг, увидев перед собой, двумя пальцами удерживаемый, перстень с волчьим оскалом.
— У конокрада одного на груди, возле сердца перстенёк нащупал. Может поможешь отыскать его? Больно нужен он мне.
Ведун встрепенулся, отрясая своё замешательство, и в миг сделав безынтересный вид, отвернулся, словно не желая слушать того, а Мир продолжает наседать:
— Ты мне только скажи, кто владел этим перстнем, у меня вопросы есть к нему. Пусть не тревожится — пояса наборные ему в уплату за ответы будут.
— Не вижу его среди живых — утоп он.
— Что значит утоп?
— А то и значит, — шикнул в сторону, а потом по птичьему голову свернул, глазом единым на того уставился. — Нежить, боярин, ты повстречал. Она тебе твоё же из Нави (мир мёртвых) передала.
Вдруг ведун будто ворон подпрыгнул, что Мир от неожиданности назад попятился, а тот, каркая и тряся своими бубенцами, притянулся к перстню, крутя головой подобно птице, осмотрел с разных сторон, потом весь затрясся, переломился вперёд, в узел собираясь, и на полусогнутых ногах прокрутился, очертил круг полами своего замшелой безрукавки, собравшихся курян от себя отгоняя. В миг выгнулся в спине дугой, запрокинув голову назад. Протянул руки к небу, истошно затряс бубенцами на посохе, резко оборвался и медленно выпрямился обратно, обратив свой одноглазый взгляд на Мирослава.
— Ты, волчонок, у отца своего спроси, как он невинных загубил, как любовь растоптал, — прошипел, шею как гусак вытянул.
— Мир, не слушай его! Он явно пустобрёх, который скажет всё ради прибыли, — ражисто выкрикнул Извор, не доверяя ведуну.
— Мать твою даже Лада защитить не смогла, — продолжал тот. — Погибла она от того, что муж её бесчестие сотворил.
— О чём ты? — недоумевал Мирослав.
— Кровь её на руках отца твоего.
— Мой отец в Курске был, когда мою мать убили, — в задумчивости оправдывался, а потом оживлённо к нему обратился, желая выведать о убийцах матери. — Ты знаешь чья вина эта?
— Знаю, что этот перстень всему виной, — нацелил на того скрюченный палец.
— Он утерян был…
— Перстнем этим владел тот, — не обращая внимания, ведун продолжал зловеще пророчествовать утробным голосом, — кто должен был уже давно сгнить, только ходит он по земле сей, ест и веселится, — а потом глаза вытаращил вдаль, пальцем, мимо всех, куда-то торкает и как заверещит на распев. — Вижу, вижу…юницу вижу волосом светлую да голосом нежную, — с молниеностью обратил свой взор на Извора. — Невеста твоя! А вот вижу, что отроком обурнулася. Обернулася, кольчугой звенит, шелом (шлем) на солнце блещет, на коне скачет, скачет по полю вместе с отцом своим. А отец-то — витязь добрый, витязь светлый, — приподнялся, и в полуприсяде загарцевал, словно на коне скачет, сам своими многочисленными бубенцами гремит и продолжает пророчествовать, — а вокруг-то всё вороги, вороги, вороги…