Анчутка

Малых Алексей

Шуршание закрываемых дверей, а потом и мягкие хрустящие шаги, сообщили о незванце в её обители. Сорока украдкой лишь взглянув на того из закутка и, узнав пришлого, притворилась спящей. Солома рядом немного провалилась — сел близёхонько — и опять тихо, только издали, с правого берега Тускари доносились тонкие звуки пищали и отголоски смеха, да приглушённый говор откуда-то со двора. Пришлый сидел неподвижно и очень тихо.

— Зачем явился? — обиженно буркнула Сорока не открывая глаза.

— Тебе нужно обработать раны, — вместо ответа, выдержав короткую паузу, произнёс пришлый густым, низким голосом.

— Видеть

тебя не могу! — вскочила вдруг с места девица и пискнула от боли, непроизвольно сдёрнув с рубцов на спине прилипшую к ним рубаху.

Храбр беспокойным взглядом встретился с покрасневшими от плача глазами Сороки и шикнул на ту, с опаской косясь на двери, мимо которых кто-то прошёл, грякнув сбруей.

— Почему бежать не дал?! — сквозь слёзы окрысилась на него.

Тот в миг к ней подскочил, пухлогубый рот ладонью зажал, да так резко это сделал, что девица затылком о стену стукнулась. Притянулся к ней поближе, почти вплотную, глазами в ту упёрся и молчит, а Сорока в того своими. Вздохнуть не в силах, то ли от испуга, то ли от того, что ладонь оказалась широкой настолько, что нет возможности носом повести.

Храбр к Сороке лицом всё ближе притягивается, а та своими длиннющими ресницами хлопает, в стену вжаться пытаясь, на носочки приподнялась. Храбр тсыкнул и заручившись от девки кивком, что больше голоса не подаст, медленно отнял руку от пухлых губ. Сорока поспешно втянула в себя слюну сбежавшую изо рта, а молодец с неизменным выражением лица, лишь немного приподняв брови, осмотрел свою обслюнявленную ладонь. С долю времени полюбовавшись мерзкой липкостью, переметнулся хмурыми очами на перепуганную Сороку и мгновенно подставил ладонь к её носу, что та от неожиданности зажмурилась, верно боясь, что эта ладонь сейчас будет вытерта о её лицо, но от долгого ожидания и любопытства приоткрыла сначала один глаз, а потом другой — всё так же стоит, даже не шелохнётся. Обслюнявленную ладонь медленно спустил вниз к её бедру, пуще прежнего заставив девицу смутиться. А Храбр, бесстыже взявшись за край её рубахи, объясняться начал, тщательно отирая каждый свой палец.

— У меня здесь дело одно есть, кое-что закончить надобно.

Бессильно осев на тюк соломы, Сорока уже хотела разреветься, не в силах даже сказать что-то. Слёзы подступили вот-вот хлынут. Ему дело здесь, а ей мучаться чернавкой, да ещё в добавок рассказал, что из половецкого полона бежала! Знамо дело, как с такими девицами здесь обходятся — коли волочайкой (женщина для утех) прослывёт, одной из наименьших зол будет, а то и вовсе убить могут.

В этот момент в её животе так звонко заурчало, что слышно было наверное во дворе. Невольно усмехнувшись, Храбр из плетёнки, принесённой с собой, достал кусок подового хлеба да две махотки (маленький кувшин без ручки, с широким горлом) с отваром шиповника и мёдом. Краюшка моментально пропала, едва насытив пустой желудок Сороки.

— Я завтра в ночь в разъезд пойду, вернусь не скоро, может статься то и вовсе через пяток дней, а то и через седмицу. Ты одна здесь останешься, утишься и не высовывайся, — покопошился в плетёнки, нащупав кусок пасконницы и омочив его в отваре, придвинулся к Сороке. — А если не обработать раны, могут шрамы остаться.

— Одним больше, одним меньше — разницы нет, — обиженно надув губки, отвернулась от Храбра, который самонадеянно поспешил принять съеденный Сорокой хлеб за знак примерения.

—

Руку дай, — настоятельный тон звучал по-доброму нежно.

Сорока послушно протянула руку и зажмурилась, терпеливо снося пока тот осторожно, но со сноровкой, отодрал уже прилипшие к коросте мелкие пеньки соломы, оглядел багровые метки на тонких запястьях, оставленные путами, потом, смочив тряпицу в шиповником отваре, он тщательно отёр девичьи ладони от грязи, поглядывая из под густых, прямых бровей на сморщенное от боли лицо Сороки.

— Ты как дитё, — хмыкнул он, а потом добавил, понимая что та ждёт объяснений. — Мне нужно было встретиться с их наместником, а твой побег мог бы только всё испортить. Прости, но я не думал, что это могло так далеко зайти, — искал прощения, увещевато заглядывая в её лицо. — Помоги мне ещё совсем немного.

— Чем это? — недовольно буркнула и тут же попыталась принять ладонь к себе, ощутив щиплость.

— Лишь не делай ничего, что может вызвать подозрения, — не дал ей выдернуть рук, крепко но нежно те захватив. — А потом я заберу тебя с собой.

— Ты пропал на три лета, и думаешь, так легко получить от меня прощения?! — последнее слово она почти проскулила — толстая заноза не сразу далась Храбру.

Он озабоченно исказил лицо, вовсе не желая причинять Сороке боль, и принялся с ней на пару часто обдувать сбитую ладонь. Затем взял пальцем мёд из плошки и, трепетно водя им по содранной коже, обдувал раны тонкими струями воздуха из своих трубочкой сложенных губ.

— Зачем искал его? — девица оглядела свои руки, но всё же украдкой, мимо них, смотрела на склонённого над ними отрока, по которому до жути скучала, и вроде как простила, но всё равно сделала обиженный вид, когда тот резко обратил свой взор на неё. Тут же сделала отрешённое выражение лица, и как ни в чём не бывало провела языком возле ранки.

Храбр вместо ответа, цепко схватившись за тонкие щиколотки, дёрнул за них, что девица даже не успела что-либо предпринять, и сел на её стопы, крепко зажав её голени своими бёдрами. Задрал порточины (штанины) вверх, оголив ноги до колен. Сорока пыхнула и по своему обыкновению хотела что-то выпалить, но Храбр опередил, засунув той в рот кусочек пчелиных сот, который выудил из плошки:

— Только не ешь весь сразу, — хмыкнул, видя изумлённое выражение лица девицы, и склонился над её содранными коленями, — оставь на утро, ворша (медведь) — отваром раны сама промоешь и мёдом потом смажешь — мне уйти нужно.

Мёд был вкусным настолько, что Сорока аж зажмурилась от удовольствия и, наверное даже бы заурчала как кошка, но обида никак не отпускала. Обработав раны на коленях, Храбр без стеснения принялся стягивать с той перепачканную рубаху.

— Эй, — вспыхнула, отстраняясь в сторону, скованная в движениях вся вымазанная мёдом, локтями прижимая свою ветхую одёжу к бокам.

— Мы с тобой столько раз вместе в реке купались — чего я там не видел?! — одёрнул ту Храбр, подтягивая рубаху кверху.

— То по малолетству было и то давно, — с возмущением выплеснула тому в лицо, мелким бисером окропив его капельками мёда.

Храбр застыл, верно осознавая, что действительно, за время пока не виделись, Сорока стала больше походить на женщину, чем на мальца— раздалась в бёдрах, грудь налилась, плечи и колени, которые он уже хорошо разглядел, перестали быть такими острыми.