Андрей Белый
Шрифт:
Действительно, обрисовываемый в «Иване Александровиче Хлестакове» «Петербург, серый, туманный, точно нахмуренный от глубокой, глубокой думы», напоминающий «сон лихорадочного больного», иллюзорный, призрачный, пребывающий во власти инфернальных сил, уже наделен теми основными отличительными признаками, которые окажутся непременными составляющими образа этого города в романе Белого. «Петербургские улицы обладают несомненнейшим свойством: превращают в тени прохожих; тени же петербургские улицы превращают в людей», — утверждает Белый в «Петербурге» [350] и варьирует далее это базисное положение на самые различные лады, претворяет его во множестве образно-сюжетных модификаций. В «Иване Александровиче Хлестакове» Петербург уже предстает царством теней, маревом, порождением «черта, изгнанного некогда из стада и теперь вечно укрывающегося под личиной двух, страшных в своем комизме химер: Хлестакова и Чичикова» (или «мозговой игрой», по позднейшей формуле из романа): «бездомные тени вылетают в окно роиться и кружиться над городом серым туманом. Вот какой туман окутывает Петербург. Это — чья-то злая-презлая мысль врага человеческого рода расклубилась туманом. Туман закутал улицы, прилипает тенью к людям. Тень вползает в дома, выпивает живую душу — и перед нами, словно прямо осевший из тумана на Невский, Иван Александрович Хлестаков, с портфелем в руке, бежит к своему теневому столу. <…> Все это я думал в Петербурге, блуждая по освещенным стогнам, когда мимо бежали тени в котелках, в цилиндрах, в лайковых перчатках, но непременно без лица. Вместо лица — туман. Котелок колыхался над пальто». В пространстве такого Петербурга нет человеческих индивидуальностей, обладающих суверенным бытием, лишь снуют марионетки; вместо людей — механический конгломерат предметов: «котелки, перчатки,
350
Белый Андрей.Петербург. С. 36.
351
Там же. С. 25, 56.
Воскрешаемый в «Иване Александровиче Хлестакове» Петербург гоголевских фантомов являет собой подобие воображаемого демонического условно-символического города, образ которого Белый живописал тогда же в прозаическом этюде «Город»: «Город, извративший землю, создал то, чего нет. Но он же поработил и человека: превратил горожанина в тень» [352] , — образ, который, воплотившись позднее в романе без существенных изменений, лишь обрастет локальными топографическими, «петербургскими» чертами. Но этот же образ осмыслен писателем в эсхатологическом ракурсе. «Грозным предостережением» возникает в «Иване Александровиче Хлестакове» фальконетовский памятник: «Медный Всадник вздыбился конем над скалой, чтобы перебросить Россию через бездну на новую скалу новой жизни, но встали тени, оплели коню ноги. И Медный Всадник века тут стоит в застывшем порыве среди нечистых сетей тумана. <…> Когда же слово покроет „писки“ „нежитей, недотыкомок, чертяк“, и взлетит Россия — Медный Всадник — в голубую свободу безоблачной лазури». В этих фразах нельзя не распознать предварительную версию того знаменитого патетического фрагмента из «Петербурга», в котором Белый, уподобляя Россию Медному всаднику, застывшему над бездной, предрекает ей потрясения, «великое волнение» и грядущий «прыжок над историей» [353] .
352
Белый Андрей.Критика. Эстетика. Теория символизма. Т. 2. С. 324. (Впервые опубликовано в № 1 газеты «Наш Понедельник» 19 ноября 1907 г.).
353
См.: Белый Андрей.Петербург. С. 99.
Выходя к глобальным историософским проекциям, Андрей Белый в «Иване Александровиче Хлестакове» по-прежнему остается озабочен и теми полемическими целями, которые он ставил в «Штемпелеванной калоше». Чиновничьи департаменты, населенные гоголевскими персонажами, соседствуют у него с литературными департаментами, где заправляют его превосходительство Леонид Николаевич Андреев и столоначальник барон де-Ба (т. е. Георгий Чулков: фр. «bas» — «чулок») [354] , издательства «Знание» и «Шиповник» предстают «министерствами», фигурируют «кавалеры Ор и Шиповника» и т. д.: призраки Петербурга — это сплошь и рядом литературные призраки. Даже в «четвертой симфонии» «Кубок метелей», завершенной летом 1907 г., Белый не смог удержаться от сатирических выпадов по адресу литературного Петербурга: в ней появляются гротескно преображенные Георгий Чулков (Жеоржий Нулков), Вячеслав Иванов («мистический анархист с золотыми волосами, вкрадчиво раздвоенной бородкой»), Сергей Городецкий, которого ожидают на Невском «черные толпы», Александр Блок («Вышел великий Блок и предложил сложить из ледяных сосулек снежный костер. Скок да скок на костер великий Блок: удивился, что не сгорает») [355] и другие личины модернистского Петербурга.
354
Тот же барон де-Ба упоминает «испанского короля Поприщина I». Вновь гоголевский образ перекочевал к Белому от З. Гиппиус: в статье «„Анекдот“ об испанском короле» (Весы. 1907. № 8. С. 72–74. Подпись: Антон Крайний) она сопоставляла Чулкова с героем «Записок сумасшедшего», возомнившим себя испанским королем.
355
Белый Андрей.Симфонии. Д., 1991. С. 264, 268.
Еще один причудливый литературный призрак появляется в прозаическом этюде Белого «Автомат»: симуляция живого человека, лектор Иван Иванович, имеющий, подобно «Органчику» из щедринской «Истории одного города», часовой механизм в груди, который накачивается словами посредством насоса, как велосипедные шины — воздухом; лектору-автомату дарованы легко опознаваемые черты Вячеслава Иванова, протагониста петербургского модернистического хора: «В Петербурге он говорил о трехстах тридцати трех объятьях. И все любили доброго, резинового автомата. Он был зачислен в видные представители литературы. Погодите, ему еще поднесут золотое горло»(обыгрываются распространенные представления об Иванове как символистском златоусте, а также образы из его стихотворения, опубликованного в январском номере «Весов» за 1907 г. под заглавием «Veneris Figurae» и вошедшего в книгу Иванова «Cor Ardens» под заглавием «Узлы Змеи»: «Триста тридцать три соблазна, триста тридцать три обряда») [356] . Отголоски литературной полемики между «Москвой» и «Петербургом» различимы и в первоначальной, так называемой «некрасовской», редакции первых глав романа «Петербург», очевидным образом подтверждая генетическую связь между обличительными экзерсисами фельетонов 1907 года и позднейшей мифопоэтической панорамой российской столицы, созданной писателем: «В Петербурге обитает не одно наше начальство: в Петербурге живут все писатели русские» (следует иронический перечень прославленных имен); «А в Москве писателей нет. Но, может быть, петербургский писатель — явление атмосферы? Тогда все, что вы здесь услышите, и все, что вы здесь увидите, одна только праздная мозговая игра» [357] .
356
Студенческая Речь. 1907. № 2, 22 ноября. С. 2. Негативные характеристики литературного Петербурга присутствуют даже в некрологической статье Белого «Зиновьева-Аннибал». В ней изобличались «ловкие литературные проходимцы», исказившие образ покойной писательницы, хозяйки знаменитой ивановской «Башни»: «У Лидии Дмитриевны был красный удобный капот с разрезными рукавами. Про нее говорили, что она ходит в тоге, что она окружает себя светильниками и т. д. Какой вздор! Но этому вздору верили. Передавали из уст в уста какие-то нелепые слухи. И химера росла <…> проходимцы, проникнув в простую и милую атмосферу, в которой трудится В. И. Иванов, подняли там кавардак. Это они мысленно облекли Зиновьеву-Аннибал в кроваво-красную тогу; это они способствовали развитию ее дарования в превратном и ложном направлении, провозгласили ее чуть ли не мэтромшколы. И вся ее вина в том, что она позволила над собой такое издевательство» (Правда живая. 1907. № 1, 26 октября. С. 2. Подпись: А. Б-ый).
357
Белый Андрей.Петербург. С. 443.
«Петербургская» тема, однако, воспринималась Белым в пору полемики вокруг «мистического анархизма» не только в плане противостояния столичным модернистам и неприятия царящей в их среде духовной атмосферы. Имеются все основания полагать, что уже тогда, в разгар внутрисимволистской позиционной борьбы, им был в полной мере осмыслен и прочувствован Петербург как зримое средоточие идей и образов, аккумулированных классической русской литературой и обладающих огромной стимулирующей силой для его собственных творческих замыслов.
Один из первых исследователей творчества Андрея Белого и составитель библиографии его произведений Д. М. Пинес в записях сведений, полученных от А. М. Кожебаткина (библиофила и книгоиздателя, владельца издательства «Альциона» и секретаря издательства «Мусагет», постоянно общавшегося с Белым на рубеже 1900–1910-х гг. [358] ), зафиксировал (10
358
См. публикацию писем Андрея Белого к А. М. Кожебаткину, подготовленную Дж. Малмстадом (Лица. Биографический альманах. СПб., 2004. Вып. 10. С. 127–176).
359
РГАЛИ. Ф. 391. Оп. 1. Ед. хр. 58. Л. 2.
360
Письма Андрея Белого Д. М. Пинесу / Публикация Дж. Малмстада // Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 89.
«Утка», о которой вспоминает Белый, промелькнула в печати неоднократно. В журнале «Перевал», издававшемся С. А. Соколовым (Кречетовым), владельцем и руководителем издательства «Гриф», в августовском номере за 1907 г. появилось сообщение: «Зимой в „Грифе“ выйдут, кроме анонсированных ранее книг, еще две: роман А. Белого „Адмиралтейская Игла“ (центральная фигура романа — Пушкин) и роман С. Ауслендера из эпохи великой революции» [361] . Несколько месяцев спустя в рубрике «Литературно-художественный календарь» ярославской газеты о том же творческом замысле извещали в более осторожной форме: «Андрей Белый в настоящее время работает над большой повестью „Серебряный голубь“, которая появится в ближайших книжках „Весов“. Им же задуман большой роман из пушкинской эпохи под заглавием „Адмиралтейская игла“. Роман обещан книгоиздательству „Гриф“» [362] . И еще несколько месяцев спустя — уже совершенно фантастическое сообщение в одной из петербургских газет: «Андрей Белый закончил новое произведение, озаглавленное им „Адмиралтейская игла“. Автор назвал свое произведение „историческим романом“ (?)» [363] .
361
Перевал. 1907. № 10. С. 51. Аналогичная информация была напечатана в московской газете «Столичное Утро»: «Андрей Белый работает над большим историческим романом „Адмиралтейская игла“, где центральной фигурой будет Пушкин. Роман появится в „Грифе“» (1907. № 61, 10 августа. С. 4).
362
Северный Вестник. 1908. № 12, 15 января. С. 3. Приведенное сообщение обнародовано, скорее всего, со слов С. А. Соколова. В пользу такого заключения свидетельствует еще одна информационная справка в той же рубрике — о книге Н. Петровской, бывшей жены Соколова; в эмоциональных формулировках, которыми она характеризуется, опознаются присущие Соколову стилевые приемы: «Книгоиздательством „Гриф“ выпущена книга рассказов Нины Петровской „Sanctus amor“. Книга поэма, гимн любви. Написанная превосходным языком, она значительна и глубока богатством трагических переживаний. „Старинный лозунг“ „Sanctus amor“ — это любовь-трагедия, любовь-страдание. Это даже не любовь, — это вечная, неумолчная жажда любви».
363
Вечер. 1908. № 31, 3 июля. С. 4. (Рубрика «Литературное эхо»).
Суммируя различные свидетельства, авторы обзора литературного наследия Андрея Белого пришли к выводу: «В 1907–1908 гг. А. Белый работал над каким-то художественным произведением, текст которого нигде не обнаружен» [364] . Осторожности ради следовало бы, по всей вероятности, заменить в этой фразе слово «работал» на «собирался (намеревался, пытался) работать». О своих планах Белый сообщал ряду лиц — Валерию Брюсову 19 июня 1907 г.: «…примусь за повесть, которую хотелось бы напечатать в „Весах“; если к сентябрю ее окончу, то, быть может, „Весы“ напечатают ее в октябре<…>» [365] ; Александру Блоку 16 или 17 октября 1907 г. (говоря об очередном неосуществленном намерении перебраться на жительство в Петербург): «…уеду отдыхать и работать из Москвы. Буду писать свою „Иглу“и другое» [366] , — однако ни одного свидетельства, подтверждающего, что Белый если и не осуществил, то хотя бы попытался непосредственно приступить к осуществлению этого замысла, нам не известно [367] .
364
Бугаева К., Петровский А., <Пинес Д.>.Литературное наследство Андрея Белого // Литературное наследство. Т. 27/28. С. 599.
365
Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. М., 1976. С. 410.
366
Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. 1903–1919. М., 2001. С. 346.
367
Сообщение в письме Белого к Блоку от 20 марта 1908 г.: «…пишу повесть» (Там же. С. 359) — наверняка подразумевает рассказ «Адам. Записки, найденные в сумасшедшем доме», вскоре опубликованный в «Весах» (1908. № 4).
Предположение о том, что идея «романа из пушкинской эпохи» претерпела изменения и трансформировалась в сюжет будущего «Серебряного голубя», лишено оснований: в приведенном выше сообщении из ярославской газеты «Серебряный голубь» фигурирует наряду с «Адмиралтейской иглой», о намерении Белого работать над «Серебряным голубем» зафиксированы в 1907–1908 гг. и другие сведения, которые не позволяют идентифицировать замысел первого романа писателя «из современной жизни» с его же проектом исторического романа [368] . Ненаписанная «Адмиралтейская игла» не была вытеснена из сознания Андрея Белого «Серебряным голубем» и не модифицировалась в него, а, по всей вероятности, оказалась тем невоплощенным текстом, творческая энергетика которого способствовала созданию романа «Петербург». Сам Белый, отмечая значимость пережитого им для будущих произведений, свидетельствовал: «…август 1906 года дал весь материал для романа „Серебряный голубь“, написанного в 1909 году; а месяц сентябрь — собрал весь материал к „Петербургу“, написанному в 1912 году» [369] . Весьма вероятно, что первый импульс к художественному отображению драматических сентябрьских «петербургских» переживаний Белый обозначил при его зарождении цитатой из Пушкина — «Адмиралтейская игла».
368
Ср. газетные сообщения: «Андрей Белый переезжает в Петербург, где намерен работать над новой повестью „Серебряный голубь“» (Час. 1907. № 36, 3 ноября. С. 4. Рубрика «Литературный календарь»); «Андрей Белый <…> работает над повестью из современной жизни „Серебряный голубь“, предназначенной для „Весов“» (Клуб. 1907. № 1, 11 декабря. С. З. Рубрика «Литературное обозрение»). Хотя Белый и заявлял в автобиографии, отправленной Анастасии Чеботаревской 5 февраля 1908 г., о том, что он «в настоящее время работает над повестью „Серебряный голубь“» (см.: Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1979 год. Л., 1981. С. 34, 36), в действительности он непосредственно принялся за эту работу лишь в феврале 1909 г. (печатанием в «Весах» «Серебряный голубь» был начат с № 3 за 1909 г.).
369
Белый Андрей.Между двух революций. С. 86.
В каких формах и сюжетных очертаниях мог осуществиться замысел исторического романа Андрея Белого, вообразить трудно, и любые попытки подобной реконструкции носили бы гадательный характер. Судя по хрестоматийному образу из «Медного всадника», вынесенному в заглавие, местом действия произведения должен был быть Петербург, а временем действия, согласно приведенным выше свидетельствам, — эпоха Пушкина и Николая I. Возможно, вдохновляющим примером послужил для Белого роман Д. С. Мережковского «Антихрист. Петр и Алексей» (1905): созданная писателем грандиозная историческая, символически-провиденциальная картина зарождения Петербурга, картина эпохальных перемен, определивших весь дальнейший ход истории России, могла побудить к художественному осмыслению другого, не менее значимого ее фазиса, пушкинского — вослед петровскому.