Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
213
обымающий все эти составляющие.
По моим наблюдениям, во второй половине XX века и на рубеже века XXI в
отечественном искусстве обнаружилась, может быть, безотчетная тяга к когда-то описанному
М.М. Бахтиным жанру мениппеи, порожденному карнавализованной областью искусства. Жанр
этот синтезирует низкое и возвышенное, смешное и серьезное, комическое
глупость и т. д., то есть предполагает предельную авторскую свободу.
Формировался он «в эпоху разложения национального предания, разрушения тех
этических норм, которые составляли античный идеал «благообразия» («красоты-благородства»),
в эпоху напряженной борьбы многочисленных и разнородных религиозных и философских
школ и направлений, когда споры по «последним вопросам» мировоззрения стали массовым
бытовым явлением во всех слоях населения и происходили всюду, где только собирались
люди… Это была эпоха подготовки и формирования новой мировой религии — христианства».
Жанр мениппеи хранит историческую память о своем происхождении и, ассимилируясь в
искусстве новых времен, становится особенно актуальным в соответствующие периоды
истории. Сюжет мениппеи — испытательное странствие мудреца в трех мирах: в преисподней,
на земле и на небе. Причем это не столько физические, в собственном смысле, сколько
духовные испытания, а точнее, испытание той «правды о мире», носителем которой является
странствующий мудрец. В самой телесности мудреца эта правда как бы получает осязаемую,
слышимую и зримую плоть.
В творчестве Кончаловского, едва ли не со сценария о Рублеве, можно обнаружить
мениппейные черты.
Режиссер всегда стремился к наибольшей авторской свободе, которой достиг, по его
признанию, в «Асе» и «Курочке Рябе». Действительно, в сквозном сюжете этих картин можно
увидеть вольное (мениппейное) воплощение сентиментально-карнавальных превращений
миросознания народа в эпоху коренной переоценки ценностей, в эпоху «разложения
национального предания».
Что касается «правды», в странствии своем претерпевающей аналогичные превращения в
сквозном сюжете кинематографа Кончаловского, то она могла быть сформулирована, по памяти
о литературной классике XX века, и так: «Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур
священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура
дремлите, читайте, — пусть воет вьюга, — ждите, пока к вам придут».
Иными словами, Дом держится любовью и мужественным терпением проживания в нем
— несмотря ни на что. Вот правда утопии, подвергающаяся испытательным странствиям
мениппее «Дом дураков». Принадлежит она зрелому мастеру. А воплощенный носитель ее —
героиня Юлии Высоцкой, дурочка, живущая наивной, не рассуждающей любовью к миру.
Вечная Невеста.
Каков итог странствий этой «правды»? «Красивый чеченец в шляпе» Ахмед, который еще
недавно держал на прицеле гранатомета федеральный БТР, уже без шляпы, прозаически лысый
и несчастный, является домой, то есть, как и положено быть, в семью «дураков», с покаянным
признанием в своей «болезни», то есть в неизбывной человечности. Новая семья отважно, не
рассуждая, принимает его как своего. Вот дидактический сгусток того, о чем «хотел сказать»
художник. Вот мораль, полезная для усвоения в эпоху «партийной» непримиримости, не
способной к состраданию.
И здесь Кончаловский «цитирует»! «Цитирует» этику Льва Толстого. Послушаем
режиссера: «В России привыкли думать, что все чеченцы — бандиты, а все русские — хорошие.
Хотя это не так. В фильме они все несчастные — и русские, и чеченцы, потому что они воюют.
Как может быть счастлив тот, кто воюет? Я отношусь к войне в Чечне так же, как к войне
относился Толстой. У него можно учиться. В фильме есть фраза из него: «Человек убил другого
человека и радуется. А чему, собственно, радуется?» Возможно, русский будет возмущен тем,
как я показываю чеченцев. Но сильный и большой должен быть добрым. Мы до сих пор не
понимаем, что уже настал XXI век — время, когда внимание к чужим культурам должно быть
более интенсивным…»
«Правда» нашего домашне-семейного обустройства, по логике мениппеи, начинает свой
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
214
путь в «преисподней» низовой отечественной жизни и восходит к беседам с небом, где героя
встречает «беспартийный» Бог, не различающий религий и конфессий.
4
Может быть, наиболее очевидным предстает испытательный путь «правды» героев
Кончаловского в сценарии, а затем и в фильме о русском иконописце Андрее Рублеве — именно
потому, что носителем правды оказывается здесь Художник.
В одном из комментариев к замыслу произведения Тарковский говорил, что речь должна
идти о народной тоске по братству, породившей в конце концов рублевскую «Троицу».
Действительно, живопись Рублева становится наивысшим выражением единения народных тела
и духа. Идея народного братства проходит свой трудный испытательный путь в сценарном