Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
сюжете мениппеи «Андрей Рублев» — от нищеты и грязи каждодневного существования
русского мужика до небесного единения божественных начал в «Троице». Именно в сценарии
этот путь, как я уже говорил, прочерчен куда более внятно, чем в фильме. Кончаловский
повторил опыт с этим сюжетом уже в содружестве с Юрием Нагибиным в киноромане «Белая
сирень».
По сути, сценарий посвящен дому Сергея Рахманинова. «Белая сирень» рассказывает о
том, как великий русский композитор
домом, но в стране, где такая жизнь становилась совершенно невозможной из-за
революций, гражданских войн, а затем и установления власти Советов. Вынужденный оставить
Родину художник пытался сохранить и в своем внешнем бытии, и в себе самом свой исконный
дом.
В то же время в перипетиях жизни композитора отражена жажда видеть дом России
единым — ив телесном, и в духовном проявлении. Он хочет видеть не противостоящими друг
другу бытие народа и бытие художника.
Кинороман открывается образом Петербурга 1910 года. В большом зале дворянского
собрания должен состояться концерт — первое исполнение Сергеем Рахманиновым литургии
Св. Иоанна Златоуста.
…Мартовский ветер, своевольно распоряжающийся афишей, а затем и огромной шляпой
какой-то дамы. Поскользнувшаяся и упавшая Марья Аркадьевна Трубникова, «впоследствии
известная нам тетка Рахманинова». Невольно вспоминается суровое начало поэмы
А. Блока «Двенадцать», где и ветер, и «под снежком ледок». Шаткость, неуверенность,
неопределенность, переживаемые страной. И здесь, в киноромане, есть ощущение (как
предчувствие) некой непрочности, хрупкости бытия в сочетании с мощью рахманиновской
музыки, будто льющейся с небес.
Так устанавливается пространство новой мениппеи— между землей и небом. Здесь
духовный источник творчества художника. Не зря еще в начале повествования возникает
шестилетний мальчик с загоревшим продолговатым лицом, который взбирается на колокольню
(музыкальный фон здесь — литургия) и отсюда как бы обымает взглядом и душой Россию,
причащаясь ей и одновременно небу. Очевидна перекличка (колокол) с соответствующей
новеллой в «Рублеве» — и там и здесь призыв к духовному единению народа и художника.
Но в «Белой сирени» колокол не только выражение глубинного народного гласа, гласа
Родины. Тема колокола — это и тема одного из лучших произведений Рахманинова. На
репетиции «Колоколов» в Америке он пытается объяснить оркестрантам, что хотел выразить в
произведении и что такое вообще колокол для русского национального самосознания.
«Русская земля вот уже много веков была уставлена колокольнями. Первое, что я запомнил
с самого раннего
колокольным звоном — от рождения до смерти. Любовь — это свадебные колокола, а если
пожар, чума или война, то колокольный набат возвещал беду. Последний раз колокол провожал
человека до его могилы… Вот о чем эта поэма. Это — детство, юность, борьба и смерть…»
Революция лишает страну и народ ее духовного самовыражения. И колокол превращается
в орудие высшего возмездия. Если в «Рублеве» создание и водружение колокола — возвращение
народу его речи и единства, то в «Белой сирени», напротив, — снятие и разрушение. Эпизод
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
215
заканчивается открыто символической сценой. Упавший колокол всей своей бронзовой массой
наваливается на юного пионера Павлика и вдавливает его в стену церкви. Снаружи остается
только красный галстук. Затем, изменив направление, колокол катится прямо на Ивана, вечного
оппонента Рахманинова. Огромное его тело как бы гонится за человеком. И тот кидается
бежать…
Но музыкальная поэма Рахманинова исполнена иными настроениями. Быть русским —
значит терпеть. Нести свой крест. Смириться, когда ненависть и гнев переполняют душу.
Чувство мести — рабское чувство. Труднее всего смириться со смертью. Но в финале поэмы
звучит именно примирение. За примирением — свобода.
Есть и еще одна параллель к образам «Андрея Рублева» — воздушный шар, возникающий
то в воображении главного героя, то перед внутренним взором его «оппонента» — стихийного
народного бунтаря Ивана.
«…И вдруг большой, ярко разукрашенный воздушный шар Монгольфьер повисает над
слуховым окном. Из корзины аэронавта выкидывается веревочная лестница. Мальчик уверенно
и ловко карабкается по ней и взбирается в корзину. Шар плывет над городом, над крышами
дворцов и домов, над куполами и крестами, над реками и набережными, над парками и садами.
Звучит музыка, напоминающая литургию Св. Иоанна Златоуста. Восторженное лицо мальчика
плывет над городом…»
Но в финале «Белой сирени» — безжалостная и, кажется, отрицающая всякий намек на
гармонию рифма с начальным восхождением к небу. Больной, задыхающийся Рахманинов в
своих видениях опять поднимается на колокольню. Этот подъем дается ему с большим трудом.
Что же он, поднявшись, видит окрест? Обветшалые стены с обсыпавшейся штукатуркой,
обрывки веревок, с которых срезаны колокола. Заснеженные пространства России. А внизу —