Ангел-наблюдатель
Шрифт:
Но оставшись на время без интересного и ставшего уже, как я надеялся, незаменимым собеседника, Дара невольно снова заметила Игоря. Который наверняка сделал все возможное, чтобы его страдальческая поза бросилась ей в глаза, вызвав у нее угрызения совести. Я вспомнил данное Тоше полу-обещание и подумал, что пора, пожалуй, воплощать его в жизнь — заодно и посмотрим, как этому избалованному неврастенику удастся поддерживать интерес Дары к своей светлейшей особе в условиях полного или частичного отсутствия доступа к ее мыслям и ощущениям. Но мне было так жаль терять драгоценные часы нашего ничем не омраченного
К концу лета, однако, я понял, что тянуть с этим больше нельзя. В тот день Дара, убедившись, видимо, что ни один из ее вопросов не встречает раздражения или уклончивости с моей стороны, вновь подступилась к единственной запретной теме.
— Я вовсе не хочу выведывать твои профессиональные секреты, — на одном дыхании выпалила она уже ставшую привычной фразу, — но как ты определяешь, что человек не ведет достойный образ жизни, а лишь прикрывается им?
— Если он что-то скрывает за привлекательным образом, — улыбнулся я возможности еще раз заранее помочь ей в выборе посмертного вида деятельности, — то, как правило, он просто не в состоянии удерживать его постоянно, везде и в любых ситуациях. От меня требуется лишь внимательность, чтобы не пропустить малейшие диссонансы в его поведении.
— Ты что, следишь за людьми? — отшатнувшись, Дара уставилась на меня во все глаза.
— Я бы сказал — присматриваюсь к ним, — сдержанно возразил ей я, внутренне поморщившись от необходимости присвоить себе плоды сбора первичной информации светлыми, да еще и использовать при этом их терминологию. — И когда у меня появляются подозрения — обоснованные, заметь! — я создаю ситуацию, в которой у такого человека появляется возможность совершить противозаконный поступок против меня. И если он с готовностью за нее хватается… — Я развел руками. — Дальше, при наличии всех необходимых доказательств, им занимаются другие.
Дара замолчала, опустив глаза и покусывая нижнюю губу, словно решаясь на что-то.
— А как долго за таким человеком следят? — спросила вдруг она.
Я мгновенно насторожился — в этом ее вопросе прозвучал интерес отнюдь не общего плана. Это что — ни в чем до сих пор не ведающий отказа и вдруг отвергнутый бывший лучший друг взялся шпионить за моей дочерью? Да еще и, как и следовало ожидать, неумело — иначе она бы его не почувствовала.
— Это от него, конечно, зависит, но обычно недолго, — решил я усыпить ее опасения. И прямо завтра призвать к порядку Анатолия. Чтобы приструнил своего отпрыска. — Испытательному тесту его подвергают при наличии двух-трех подтверждающих друг друга симптомов, а при их отсутствии с него просто снимают наблюдение. А почему ты спрашиваешь?
— Да вот… мне кажется, — нерешительно произнесла Дара, — что за мной тоже… наблюдают.
Так и есть! Что-то в ее фразе кольнуло меня, но возмущение типичным стремлением этих особо светлых хранителей выискивать и вынюхивать за спиной даже давних и не раз проверенных партнеров не дало мне остановиться на этой мысли.
— И давно? — коротко поинтересовался я, чтобы определить временные границы иска по факту незаконного преследования.
— С самого детства, — окончательно смутилась Дара.
Я опешил. И в пустоту в моем сознании, образовавшуюся в результате
Честно говоря, в последнее время я и думать о нем забыл. Когда мы только начали встречаться с Дарой, он исправно появлялся, но, лишь учуяв его, я переводил разговор на самые невинные темы, Дара легко подхватывала мою инициативу, и вскоре он исчезал. Причем никакой инспекционной въедливости и дотошности в нем не ощущалось, а вот от Дары катилась к нему волна расположенности и дружелюбия — она словно приглашала его подольше оставаться с нами. Потому он, наверно, и не задерживался — светлые же предпочитают людей только волоком куда бы то ни было тащить.
Но теперь, когда Дара сама — со мной единственным! — заговорила об этом первом по серьезности последствий и втором по надоедливости биче всей своей жизни, я понял, что пришло время вооружать ее против обоих.
— А почему ты так решила? — осторожно, чтобы не спугнуть ее откровенность, спросил я.
— Я часто чувствую, — ответила она с извиняющейся гримаской, — что на меня кто-то… смотрит. Но только не смотрит, потому что рядом никого нет. Но все же… смотрит, прямо за каждым жестом моим следит. И не только…
И не только за моим, прочитал я в ее мыслях, но вслух говорить о наблюдателях сестры и Игоря она все же не стала.
— А что еще ты чувствуешь? — решил я подтолкнуть ее к мысли о самозащите. — Ну, знаешь, взгляды бывают одобрительные, или наоборот — тяжелые, раздраженные, неприятные, одним словом.
— Нет, такого ничего, — уверенно замотала головой она. — Просто смотрит. Правда… — Она снова опустила глаза, прикусив нижнюю губу, и затем продолжила, чуть порозовев и хмурясь от неловкости: — Я раньше…, в детстве думала, что это у нас какой-то домовенок завелся, чтобы за порядком присматривать, и мне очень хотелось с ним подружиться — чтобы он мне показался. Ничего из этого, конечно, не вышло, — усмехнулась она, — но в последнее время, по-моему, он с каким-то интересом меня разглядывает.
Я крепко сжал зубы, чтобы не скрипнуть ими. В то, что моя дочь может вызвать интерес у кого угодно, мне было совсем несложно поверить, но можно было бы ответить на ее неустанные предложения мирного сосуществования и даже добрососедства хотя бы банальной признательностью. Затем я вспомнил, что речь идет об элите светлых, у которых даже более-менее приличным экземплярам это чувство неведомо.
— Теперь я понимаю, — вдруг вскинула на меня глаза Дара, — за мной такой же, как ты, следит, да? Потому что во мне что-то нехорошее есть?
— Смею, проведя рядом много лет, уверить тебя, — резко ответил я, чтобы в самом корне пресечь даже попытки ее мыслить в этом направлении, — что ничего, хотя бы отдаленно напоминающее человеческие пороки, в тебе нет и никогда не было. Это — во-первых. Во-вторых, можешь не сомневаться, что со мной этот твой домовой не имеет ничего общего — был бы он одним из моих коллег, я давно был бы в курсе его деятельности.
— А чего он тогда ко мне привязался? — нахмурилась Дара. — Нет, он мне уже давно не мешает, но все равно — неуютно временами, словно камеру в комнате кто-то поставил и подглядывает.