Ангелы опустошения (Книга 1, часть 2)
Шрифт:
"Сдамся, пойду спать, завтра отыщу всю банду."
Мужчина и женщина просят нас подвинуться пожалуйста чтобы они смогли изучить карту Сан-Франциско на стене зала -- "Туристы из Бостона, хей?" спрашивает Ричард со своей бессмысленной улыбочкой -
Я вновь сажусь на телефон и не могу найти Ирвина поэтому пойду домой к себе в номер Отеля Белл и лягу спать -- Как сон на горе, поколения в самом деле слишком безумны -
Однако Слив с Ричардом не хотят чтобы я уходил, всякий раз когда я пытаюсь ретироваться они идут за мною следом, шаркая ногами, мы все шаркаем и ждем ничего, это действует мне на нервы -- Требуется вся моя сила воли и печальное сожаление чтобы попрощаться с ними и свалить в ночь -
"Коди будет у меня завтра в одиннадцать," кричит Чак Берман чтобы я там тоже появился -
На углу Бродвея и Колумбуса, из знаменитой открытой обжорки,
"Валяй"
"Тьфу на Босацу!" орет он. "Тьфу на Босацу!"
"Уу," говорю я, "это прекрасно"
"Поэма называется "Джеку Дулуозу, Будда-рыбе" -- Вот как она звучит -- " И читает мне эту длинную сумасшедшую поэму по телефону а я стою там опираясь на прилавок с гамбургами, пока он вопит и читает (а я впитываю каждое слово, каждый смысл этого итальянского гения переродившегося в нью-йоркском Нижнем Истсайде из Возрождения) я думаю "О Господи, как грустно!– - У меня друзья-поэты которые вопят мне свои стихи в городах -- совсем как я и предсказывал на горе, это празднование в городах вверх тормашками -
"Мило, Рафаэль, великолепно, ты более великий поэт чем обычно -- ты теперь в самом деле пошел -- здорово -- не останавливайся -- помни что нужно писать без остановки, не думая, просто иди, я хочу услышать что на донышке твоего ума."
"А это как раз то что я делаю, видишь?– - просекаешь? понимаешь?" То как он произносит "понимаешь", типа "машш", типа Фрэнка Синатры, типа чего-то нью-йоркского, типа чего-то нового в мире, настоящий городской Поэт с-самого-низу наконец-то, как Кристофер Смарт и Блейк, как Том О'Бедлам, песнь улиц и кошаков в переулках, великий великий Рафаэль Урсо который так рассвирепил меня в 1953 когда сделал это с моей девушкой -- но чья то была вина? моя настолько же насколько и их -- это все записано в Подземных -
"Здорово здорово Рафаэль завтра увидимся -- Давай поспим и помолчим -Давай врубимся в молчание, молчание это конец, у меня оно было все лето, я тебя научу."
"Здорово, здорово, я врубаюсь что ты подрубаешься по молчанию," доносится его печальный воодушевленный голос по ничтожной телефонной машине, "мне грустно думать что ты врубаешься в молчание, но я буду его рубить, поверь, буду" -
Я иду к себе е номер спать.
И гляньте-ка! Там сидит старый ночной портье, старый француз, не знаю как ето зовут, когда Мэл мой кореш раньше жил в Белле (и мы подымали большие тосты портвейна за Омара Хайяма и хорошеньких девчонок с короткими стрижками в его гололампочном номере) этот старик бывало все время сердился и неразборчиво орал на нас, раздосадованный -- Теперь, два года спустя, он совершенно изменился и вместе с этим его спина сгорбилась до конца, ему 75 и идет он совершенно скрюченным бормоча по вестибюлю чтобы отпереть тебе мимолетный номер, он совершенно помилел, смерть оглаживает ему веки, он видел свет, он больше не зол и не раздосадован -- Он славно улыбается даже когда я вхожу а он (час ночи) стоит весь перекосившись на стуле пытаясь починить конторские часы в клетке -- Болезненно спускается и провожает меня в мою комнату -
"Vous etes francais, monsieur?" cпрашиваю я. "Je suis francais moi-meme." (6)
В его новой славности к тому же новая Будда-незаполненность, он даже не отвечает, он лишь отпирает мне дверь и печально улыбается, весьма согбенный, и говорит "Спокойной ночи, сэр -- все в порядке, сэр" -- Я изумлен -- Прибабахи все 73 года а теперь выждал самый подходящий момент когда осталось всего несколько росинок сладких лет и его похоронят всего скрюченного в гробу (уж и не знаю как) и я принесу ему цветов -- Буду приносить ему цветы и миллион лет спустя -
У меня в номере невидимые вечные золотые цветы опадают мне на голову пока я сплю, они падают повсюду, это розы Св.Терезы льются и слетают везде на головы мира -- Даже на шаркунов и сорванцов, даже на оскалившихся алкашей в переулках, даже на блеющих мышей что по-прежнему у меня не чердаке в тысяче миль отсюда и в шести тысячах футов кверху на Опустошении, даже на ничтожнейших льются дождем ее розы, беспрестанно -- Мы все знаем это во сне.
78
Я сплю без просыпу добрых десять часов и просыпаюсь освеженный розами -Но уже опоздал на свою стрелку с Коди Рафаэлем и Чаком Берманом -- Подскакиваю и натягиваю клетчатую спортивную х/б рубашку с короткими рукавами, сверху полотняный пиджак, твидовые штаны,
Это все ветер, чистота, большие магазины вроде Буон Густо со всякими висячими колбасами и провелонами и выбором вин и ящиками овощей -- и дивные старосветские кондитерские -- затем вид на путаницу деревянных домиков дитёвопящего полуденносонного Телеграфного Холма -
Я рассекаю в своих новых райски мягких синих парусиновых ботинках ("Фу, такие педики носят!" замечает Рафаэль на следующий день) и глядь! по другой стороне улицы спускается бородатый Ирвин Гарден -- Ух ты!– - Я ору свищу и машу, он меня видит и всплескивает руками округлив глаза и бежит ко мне поперек потока машин своей особенной газоцкой трусцой, шлепая ногами -- но лицо его неимоверно и серьезно в окружении огромной торжественной авраамовой бороды а глаза тверды в своем свечном блеске вечно влюбленных глазниц, а его чувственный пухлый рот виднеется сквозь бороду как надутые губки старых пророков готовых что-то изречь -- Давным-давно я просек его как такого еврейского пророка завывающего у последней стены, теперь это уже стало официальным, в Нью-Йорк Таймс о нем только что поместили большую статью упомянув и об этом -- Автор "Воя", большой дикой написанной свободным стихом поэмы про всех нас начинающейся со строк: -
"Я видел лучшие умы моего поколения уничтоженные безумьем" -- и т.д.
Но я так и не знаю что он имеет в виду под безумным, ну как бы, у него было как-то ночью в гарлемской квартирке в 1948 году видение "гигантской машины опускающейся с небес", большой голубки ковчега из его воображения, и он продолжает повторять "Но ты осознаешь то состояние ума в котором я был -- у тебя когда-нибудь на самом деле было настоящее видение?"
"Конечно, в каком смысла?"
Я никогда не понимаю к чему он клонит и иногда подозреваю что он переродившийся Иисус из Назарета, иногда я свирепею и думаю что он всего лишь бедный бес Достоевского в обносках, что хихикает в комнате -- Ранний идеализированный герой моих дней, который возник на сцене моей жизни в 17 -- Я помню странность твердости тона его голоса еще тогда -- Он говорит низко, отчетливо, возбужденно -- но выглядит слегка затраханным всем этим сан-францисским возбуждением которое если уж на то пошло вымотает меня в 24 часа -- "Угадай кто сейчас в городе?"
"Я знаю, Рафаэль -- Я как раз иду туда чтобы встретиться с ним и с Коди."
"С Коди?– - где?"
"На хате у Чака Бермана -- там все -- Я опоздал -- пошли скорей."
Мы болтаем о миллионе легко забываемых маленьких штучек пока несемся, чуть ли не бежим по тротуару -- Джек Опустошения лодыжка в лодыжду шагает со своим бородатым соотечественником -- мои розы ждут -- "Мы с Саймоном едем в Европу!" объявляет он. "Чего б тебе с нами не поехать? Мать оставила мне тысячу долларов. Еще тысячу я накопил! Мы все поедем поглядеть Странный Старый Свет!"
"Я не против" -- "У меня тоже есть несколько баксов -- С таким же успехом -- Пора вроде, а старина?"
Ибо Ирвин и я обсуждали и грезили Европой, и разумеется читали все, вплоть до "плача на старых камнях Европы" Достоевского и канав-напитанных-символами ранних возбуждений Рембо когда вместе писали стихи и жрали картофельный суп (1944) в Студгородке Колумбии, вплоть до Жене и героев-апашей -- вплоть до печальных мечтаний самого Ирвина о призрачных визитах в Европу всю промокшую от застарелой мороси и скорби, и стоя на Эйфелевой Башне чувствуя себя глупо и упадочно -- приобняв друг друга за плечи мы спешим на горку прямо к двери Чака Бермана, стучимся и входим -- Там на кушетке Ричард де Чили, как и предсказывалось, оборачивается одарить нас слабой ухмылкой -- Еще пара кошаков с Чаком в кухне, один чокнутый индеец с черными волосами которому нужна мелочь сгонять за пузырем, французский канадец как и я, мы поговорили с ним вчера вечером в Погребке и он крикнул мне "Пока браток!" -- На сей раз это "Доброе утро браток!" и мы все там тусуемся, пока нет никакого Рафаэля, Ирвин предлагает нам спуститься в хеповую кофейню и повстречаться со всеми там -