Анна, Ханна и Юханна
Шрифт:
– В лодке. Пока стоит лето, буду жить там.
– Что же ты ей сказал?
– Ничего, просто пришел домой и собрал вещи. Теперь будет шелковая.
Понятно, что я обрадовалась. Еще бы!– Мне нужно время, чтобы подумать, – сказала я и, попрощавшись с Арне, пошла домой.
Но времени у меня, как выяснилось, не было, как, собственно говоря, и выбора. Через три недели я окончательно убедилась, что беременна. Мы обменялись кольцами, поклялись друг другу, что никогда не расстанемся, и я убедила себя в том, что он добр и надежен.
Мама сказала:
– Тебе совсем не нужно
Это было бы великолепно.Но мне пришлось рассказать, что дела у Ниссе Нильссона идут далеко не блестяще, что расходы стали намного превышать доходы.
В тот вечер я долго не могла уснуть. Я ворочалась и мучительно пыталась нарисовать правдивый портрет Арне. Этот мальчик мужественно повел себя на митинге, не побоялся быть освистанным за то, что выступил за справедливость в отношении женщин. Смелый мореход, выходящий в море на своей утлой посудине. Человек политически образованный, умный и знающий. Мастер, начальник цеха! И в то же время малодушный трус, пресмыкающийся перед матерью.
Не буду отрицать, что какое-то время я подумывала о Стиге, сыне мясоторговца, наследнике своего отца. Стиг был ко мне неравнодушен. С ним я сохранила бы свою работу, товарищей, уверенность в себе. Он был очень добрым и обстоятельным человеком. Его родители очень хорошо ко мне относились.
Но в присутствии Стига я никогда не испытывала телесного трепета.
Венчаться мы решили в Копенгагене, куда собрались пойти под парусом. Но оглашение надо было устроить дома у матери Арне. Он потратил уйму денег из своих сбережений на подвенечное платье, которое было бы в пору какой-нибудь городской аристократке, на тонкое белье и носовые платки ручной работы и на две штуки камки.
С квартирами было трудно, но мы положились в этом вопросе на Рагнара и его связи с хозяевами города.
Наступил наконец тот ужасный понедельник. Я была на третьем месяце, но по дороге на работу ощутила какую-то странную боль в низу живота. Обычно такая боль начиналась у меня перед менструацией. В лавке Ниссе Нильссона я упала от слабости – у меня началось сильное кровотечение. Айна вызвала такси и отвезла в какой-то частный родильный дом, где меня сразу положили на стол и усыпили. Проснулась я с ощущением жгучей пустоты в животе.
После обеда приехала мама, она была страшно бледна и говорила, что это судьба. Рагнар и Лиза прислали мне цветы. Чувствовала я себя плохо и очень хотела домой. Странное это было желание – ехать в незнакомое место, которое теперь должно было стать моим домом.
Меня окончательно пробудили от наркоза крепким кофе и бутербродом. В голове прояснилось, и к тому же у меня теперь было время привести в порядок свои мысли.
Когда придет Арне, я скажу ему, что теперь он может возвратиться домой, к матери. Я буду говорить спокойно, без гнева и раздражения, объясню ему, что так лучше для нас обоих. Его не будет мучить совесть, и не придется разрываться между мной и матерью. Я опять стану свободной, и мне будет хорошо, потому что я свободолюбивый и самостоятельный человек.
Но, придя в больницу, Арне взял меня за руки, посмотрел мне в глаза и сказал дрогнувшим голосом:
– Девочка,
Этого было достаточно, все стало ясно, я сразу поняла, что он настоящий мужчина. И я не ошиблась. Он всегда вел себя по-мужски, когда становилось трудно, когда угрожала опасность, болезнь, когда охватывал страх. В таких случаях он становился сильным и надежным, как отец.
– Это был мальчик, – сказал Арне, и я увидела, что у него, как и у меня, стояли в глазах слезы.
Когда его начали выпроваживать из палаты, он попытался сказать мне, что это лишь несчастный случай и что скоро у нас будет другой ребенок. Это вселило в меня надежду, и, засыпая, я прижимала руки к опустевшему животу и шептала: «Вернись».
Потом, после долгих размышлений я поняла, что именно тогда, в клинике, решилась моя судьба. Все последующие годы я постоянно возвращалась к одному и тому же вопросу: кто он? Постепенно я пришла и к другому вопросу: кто я? И уже позже я стала спрашивать: что он представляет для меня, а я – для него? Что между нами общего, кроме наших устремлений? Он, как и я, страстно хотел вырваться из дома.
Только теперь, состарившись, я поняла, что это стремление – не самое худшее основание для брачного союза. Это основание надежнее и прочнее, нежели та воображаемая действительность, которой я так жаждала, когда была молода. Теперь я вообще не верю в существование этой действительности, в то, что она заключается в охоте за человеком, которого мы затем принимаемся методично убивать.
Обед по случаю обручения состоялся в летнее воскресенье у моей матери. Мама Арне одиноко сидела на вермланском диване, который наконец получил свою награду. Они – дама из слоновой кости и неудобный, но элегантный диван – очень подходили друг другу. Свекровь мало говорила, но внимательно наблюдала. Свадебного подарка она не принесла, и, думаю, для нее было сущим мучением критически рассматривать изящные мамины покрывала и салфетки. Лиза, добрая душа, занялась отцом Арне. Они говорили о сельском хозяйстве. Глаза старика горели, у него прорезался голос.
Здесь он наконец получил право говорить.
Потом пришли Густав с Лоттен и принесли подарок – кофейный сервиз. Мы с мамой сразу заметили, что Лоттен даже не поздоровалась со свекровью. Последним пришел Рагнар. С его появлением мрачная сумрачность исчезла, как будто ее и не было. Завязался общий разговор. Рагнар принес бутылку белого игристого вина, громко хлопнул пробкой и провозгласил тост за нас.
– Тебе повезло больше, чем ты того заслуживаешь, – сказал он Арне. – Юханна не только самая красивая девушка в городе, она еще и самая умная и самая сердечная.
Арне не мог скрыть гордости, его мать держалась за сердце, а Рагнар превзошел самого себя в обаянии и искренности своего знаменитого смеха. Под таким натиском дама потеряла всю свою уверенность. Взгляд ее блуждал, рука, державшая бокал, дрожала. На какое-то мгновение мне даже стало ее жаль.
Рагнар, у которого теперь было такси, повез стариков домой, а я помогла маме помыть посуду. Арне ходил вокруг нас, явно желая что-то сказать, и наконец выдавил из себя:
– Она немного своеобразна, моя мама.