Аннелиз
Шрифт:
В эту секунду Анна чувствует всеобъемлющую любовь к Марго. Такую, какой не испытывала прежде. Может, оттого-то было так тяжело услышать новости. Сперва слухи, а потом данность. Ожидается транспорт. Не во вторник, а в ближайшее воскресенье. Так что в ночь на второе сентября староста барака объявляет всему населению блока S: «По приказу оберштурмфюрера СС и коменданта лагеря все без исключения заключенные барака, женщины и мужчины, завтра подлежат отправке». Включая Анну, Марго, маму и Пима и всех прочих бывших обитателей Убежища.
На Бульвар горя опускается утро. Евреи из ОД в
Когда наступает их очередь, двое мужчин из ОД поднимают Анну, точно она ничего не весит, и перед тем как, спотыкаясь, зайти в вагон, она на мгновение ощущает эту невесомость. Вслед за нею очередь Марго, потом мамы, потом Пима, их тут же проталкивают в гущу людей, а потом двери вагона закрываются, и Анна слышит тяжелый, неумолимый щелчок замка.
Внутри они с Марго прижимаются друг к другу, крепко держась за руки. Их окружает темнота, нарушаемая лишь узенькими сполохами света. Еще день назад они ели жидкий, но съедобный бульон и кусок хлеба с жесткой коркой. Гуляли на открытом воздухе и впитывали солнечный свет. Драгоценные лучи. А теперь их затолкали в непролазную темень. Товарные вагоны так забиты людьми, что, казалось, все дышат в унисон, и хором бурчат пустые животы. Мама и Пим пытаются укрыть сестер от напора тел, хотя мама хнычет и даже Пим не в силах ее утешить. Слышится тяжелый грохот. Металлический лязг. Вагон дергается вперед — Анна чувствует его толчок где-то внутри живота. Ее точно подцепило на крючок — она оказывается в когтях всепоглощающего, беспомощного ужаса. С визгливым, траурным воем паровоз трогается, и состав покидает пределы лагеря.
Это будет ужасная поездка. Теснота: нет воздуха, нет еды, негде сходить в туалет. Плач. Запах рвоты и экскрементов. Всхлипы и стоны. Набитый евреями состав мчится в кошмарную неизвестность. Но как бы страшно ей ни было, Анна бережно сохранит в памяти этот путь. Последний раз, когда семья в сборе. Пим, мама, Марго и Анна. Последние из Франков.
Через три дня вагоны с грузом прибывают в пункт назначения: бывшую кавалерийскую базу в болотистой местности на юге Польши близ деревушки, которую немцы зовут Аушвиц.
9. Молитва
Иногда, когда я стою в каком-нибудь углу лагеря, попирая ногами Твою землю и подняв глаза в Твои Небеса, по лицу моему текут слезы, рожденные глубоким чувством, слезы благодарности. И ночью, когда я лежу в постели и мысли мои с Тобой, о Господи, слезы благодарности струятся по моим щекам. Вот моя молитва. Аминь.
— Мама! — Сестра обезумела. — Мама, мы здесь умрем! Я знаю это!
— Заткнись, Марго! — огрызается Анна, дрожа и прижимаясь к матери. — Так нельзя говорить!
— Можно, потому что это правда! — кричит в ответ Марго, не сдерживая бушующего в ней гнева; лицо ее похоже на скомканный лист бумаги.
— Тише, девочки, тише, — велит мать. Все трое ютятся вместе с еще семерыми на нижнем этаже нар, которые служат им «кроватью»; солома, на которой они лежат, воняет испражнениями: ведь моче и дерьму деться некуда. Они безумно оголодали и замерзли, но в этом кошмаре мама, кажется, обрела свою истинную природу. Анна потрясена ее преображением. И стыдится той неприязни, что некогда разделяла их, и бесконечно благодарна даже за такую тонкую защитную броню. В разлуке с Пимом мать стала другим человеком: каждое слово и каждый ее поступок отражает единственную цель — сделать все, чтобы выжили дочери. И пусть ее тело превратилось в сморщенную желтую перчатку, натянутую на кости, она обещает им: «Мы выдержим это. Да».
— Но, мама, — выдыхает Марго, не утратившая здравого смысла. — Как ты можешь такое обещать? Мы тут хуже вшей! — говорит она.
— Мама, заставь ее замолчать! — восклицает Анна, бросая на сестру самый свирепый взгляд, на какой способна. — Ты слышала, что сказала мама? Она нас защитит!
— От холода, Анна? От дизентерии? Думаешь, кто-то нас от этого защитит? Не будь идиоткой!
— А ты не будь сукой!
— Анна! — одергивает ее мать.
— Но она сука, мам! Глупая сука.
И вдруг руки матери обнимают ее, ласково и сильно, и Анна слышит, как мать бормочет ей в ухо:
— Все хорошо, моя девочка. Деточка моя. Все хорошо. — Медленно и ласково баюкает, утешая: — Моя маленькая, моя доченька. Я знаю, ты зла, очень зла. И тебе страшно, очень страшно. Но мы здесь, мы вместе, мы живы. Обе мои девочки со мной, и они живы. — Подавшись вперед, она заключает в объятья обеих своих дочерей. — Вы обе со мной, и мы живы, — повторяет она. — И за это я благодарю Господа. И прошу Его защитить вас от холода, когда я не смогу. От болезни, когда я не смогу. И указать нам путь через это испытание. Я так вами горжусь. Моей красавицей Марго и моей красавицей Анной. Вы такие сильные. Очень сильные. И я знаю: Бог вас видит. И Он благословит вас и оборонит.
Анна чувствует холод в глазах, это слезы; она крепко сжимает руку матери:
— Аминь, мамочка, — плачет она. — Аминь.
— Аминь, — рыдает Марго.
— Аминь, — шепчет мать.
Молитва среди польских болот.
В холодном бараке блока номер двадцать девять.
В женском лагере В-1а.
В Аушвице II.
В Биркенау.
10. Надежда
…надежда рождает жизнь, она возвращает нам мужество, она возвращает нам силу.