Аннелиз
Шрифт:
В кассовом зале в ряд расставлены столы, а перед ними выстроились мрачные очереди оборванных людей. Трещат пишущие машинки. Бюро социальных услуг Нидерландов пытается навести порядок в хаотичной толпе. Привести в порядок истории отчаяния, печатая их на машинке.
Плотный коротышка-клерк за пишущей машинкой сердито смотрит на бумаги пожилого человека и устало вздыхает: «A-а, очередной еврей. Чудненько. Чего ж тебя не кремировали-то, дядя?» — интересуется он громким, если не сказать грубее, голосом на случай, если старик глуховат. Анна чувствует, как затрепыхалось ее сердце, и испытывает жгучее желание протолкнуться вперед и ткнуть
Обернувшись, она, моргая, смотрит на спешащую к ней женщину. Рыжая челка до бровей, исхудавшее лицо, подбородок сердечком, глаза с нависшими веками. «Мип», — шепчет она. И чувствует, как что-то раскрывается внутри.
— Ян, это Анна! — не веря, восклицает Мип. Услышав, как кто-то выкрикивает ее имя на людях, Анна с трудом подавляет желание сбежать. — Ян, это же Анна! — снова вскрикивает Мип, точно в это и впрямь невозможно поверить. — Это Анна Франк! — восклицает она и обнимает ее. — О Анна, подумать только, ты вернулась. Вернулась. Это чудо, — точно молитву, шепчет она.
Объятья Мип пугают Анну. К ней давно уже никто ласково не прикасался, и радость, причиняемая ими, почти убийственна. Многие узники Берген-Бельзена погибли уже после освобождения — не от пуль, а от питательной пищи, которую раздавали «томми». Они умирали с лицами, измазанными шоколадом, консервированным супом и сгущенным молоком. Примерно так же Анна ощущает себя в объятьях Мип. Их так много, что это может убить ее на месте. И Анна высвобождается из объятий.
— О господи, я поверить не могу, — Мип все еще сияет, будто улыбка прилипла к ее лицу. — Мы ходили на станцию каждый день с тех пор, как пришла твоя открытка. И вот ты здесь. Ян! — зовет она.
Высокий долговязый парень с высоким гребнем волос и в круглых, как монетка в десять гульденов, очках спешит из-за столов с потрясенным лицом. На руке у него белая повязка с надписью «Социальная служба».
— Анна? — спрашивает он.
— Ян, ты в это веришь? Это чудо! — снова объявляет Мип, а потом шепчет с явным облегчением: — Мы думали, что потеряли тебя. — Затем она оборачивается, поднимает руку и машет: — Она здесь! Анна здесь!
И Анна тотчас же чувствует, что вот-вот взорвется. Будто она бомба, и этот взрыв снесет крыши с домов и обратит кирпичи в труху. С колотящимся сердцем она видит, как из полосы света от вокзальных окон появляется высокий человек в потертом пальто. Чемоданчик со стуком выпадает у нее из рук, и она бежит ему навстречу, крича:
— Пим!
Он страшно исхудал, стал почти тенью, и поначалу выглядит сбитым с толку и слегка ошалевшим, но тут же его лицо меняется от наплыва чувств, и он кричит с неподдельной болью:
— Моя девочка!
Обхватив руками исхудавшее тело отца, Анна слушает его ликующий голос, а он снова и снова повторяет ее имя:
— Анна, Анна, доченька моя, милая моя, милая Аннелиз.
Это должно было стать мгновением чистого блаженства. Но даже теперь, рыдая в объятьях Пима и ощущая трепет его сердца, она осознает, что ею овладевают какие-то непрошеные, нежеланные чувства.
Приступ ярости сотрясает ее.
13. Скорбь
…потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
— Остались мы двое, — говорит отец. Надтреснутым, усталым голосом. От сигареты, зажатой между пальцами, поднимается дымок. Из всех, кто скрывался в Заднем Доме, вернулись живыми лишь она и Пим. — Только мы.
Это подтверждает то, что она уже знает и так, но отцу она этого не говорит. Да и он обращается, похоже, не к Анне, а к зияющей пустоте внутри себя. Его лицо непроницаемо, а глаза смотрят сквозь окно, точно он может видеть страну мертвых, где теперь обитают его жена, дочь и друзья.
Солнце, слишком слабое, чтобы еще немного удержаться на небе, медленно садится. Окна кухни Мип и Яна розовеют от ускользающего света. Анна украдкой оглядывает обстановку. Так странно — и так неправильно — оказаться в жилом доме. Чистые половики и ухоженная мебель. Кружевные куколки с аппликациями-тюльпанами украшают ручки кресел в чехлах, а в коридоре стоит запах мастики для пола. Из недр комода Мип извлекает бутылку хорошего голландского яблочного бренди, и Ян разливает его по стаканам молочного стекла.
— Отто, — называет он по имени каждого из оделяемых, наполняя бокалы. Пим сидит рядом с Анной, обняв рукой спинку ее стула. Бесстрастная маска, которой его лицо было несколько минут назад, сменилось выражением безумного недоверия — буквально сочилось им.
— Мип, — Ян наполняет второй бокал.
— Мне чуть-чуть, — ласково говорит жена.
— А теперь — маленькая госпожа Франк, — объявляет Ян с эффектным жестом, от которого Анне делается неудобно. Сам факт того, что она уцелела в концлагере, делает ее почетной гостьей. Это ее единственное достижение: продолжать дышать, чего бы это ни стоило. Она смотрит, как льется из бутылки золотисто-медовая жидкость. Сообразуясь с перебоями в подаче электричества, Мип зажигает в центре стола парафиновую свечу. И тут воцаряется тишина. Гаснут последние отблески солнца, и комнату окутывает пурпурный полумрак. Пим медлит, потом поднимает бокал, выдавив из себя единственное слово:
— Лехаим!
За жизнь.
Несколько минут спустя он идет в уборную и падает. Слышится глухой стук в коридоре, и Мип кричит:
— Анна! Анна! Твой отец!
Прибывшему через час доктору Мип доверяла — это он давал лекарства для хворавших обитателей Убежища во время оккупации. У него было тревожное лицо потрепанного жизнью старого льва. Мип и Ян смогли поднять Пима с пола и перенести на обитый плюшем диван.
— Помогите мне расстегнуть ему рубаху, пожалуйста, — попросил доктор Мип.
У отца худая цыплячья грудь. Ей кажется, что сквозь прозрачную кожу она видит его бьющееся сердце — голубоватую тень под ребрами. Глаза Пима открыты, но смотрят в потолок невидящим взором, пока стетоскоп прыгает по его груди — точно доктор играет им в шашки.
Внезапно Анне не хватает воздуха. Беспощадный ужас выжигает кислород, и ей необходимо выбраться из комнаты. Бежать на улицу, под грязный белый свет одного-единственного фонаря. Кулаки сжаты, тело напряжено, она тяжело дышит, борясь с порывом бежать и бежать, пока хватит сил. Анна садится на корточки, привалясь к стене и свернувшись в клубок.