Аннелиз
Шрифт:
— А ты-то кто? Цыганка-гадалка? — громко осведомляется господин ван Пеле, засовывая в широкий рот вареную луковицу. Жена трогает его за запястье.
— Керли, — ласково упрекает она мужа. — Пусть их. Они дети. Пусть капризничают.
— Прошу прощения! Но я и минуты не потерплю в этом обществе! — резко заявляет Анна, вставая из-за стола и убегая из комнаты. На ее глазах слезы.
Мать окликает ее:
— Анна! Анна, вернись и убери за собой посуду!
Но Анна не собирается повиноваться приказам.
— Пусть за мной доедает господин Пфеффер, — не оборачиваясь, кричит она. — Места для добавки ему
Господин Пфеффер с невинным видом поднимает взгляд от тарелки, прожевывает и глотает:
— Ну вот и что я такого сказал, чтобы она так себя повела?
На чердаке Анна, укрывшись от глаз, хватает Муши, кота Петера. Хоть он и не ангел, как ее кот Дымок, несчастный брошенный бедолага, но теплый и в нем бьется сердце. Снаружи в окно скребутся ветви высоченного конского каштана, увенчанного величественной кроной. Она научилась искать в нем утешение. Дерево простояло тут не одно десятилетие, милостиво позволяя ветру шелестеть ветвями. Это успокаивает ее.
Она поспешно вытирает глаза — и тут слышит, что кто-то взбирается по лестнице, окликая ее по имени. И узнает голос.
— Анна? — Петер осторожничает, точно она в любой момент может неожиданно взорваться. Она целует мягкую шерсть на голове.
— Взрослые невыносимы, — обиженно говорит она. Уязвлена, но в то же время не против слов утешения.
Петер останавливается и прислоняется к дверному косяку. Сперва его тон мальчишеский, так же уязвленный.
— Отец вечно что-нибудь да ляпнет. Это уж точно. Всегда кого-нибудь критикует.
— А мама? Она ведь тоже не безгрешна, — вынуждена напомнить Анна. Может, ей и следует поблагодарить Петера за то, что он, заступаясь, пошел наперекор родителям, но она не на шутку рассердилась, потому что, если послушать самого Петера, ее мечты и правда выглядели немного смешно. И теперь ее раздражает, что он скорее жалуется, чем пытается ее утешать. Неужели все мальчишки такие тупые?
— Мама-то неплохая. — Он пожимает плечами. — Она не нарочно цепляется. Просто у нее иногда так выходит.
Анна вовсе не уверена, что готова с этим согласиться. Оптимизм причиняет ей боль, но она не произносит ни слова. Наконец Петер устраивается рядом с нею на полу. Чердак залит тяжелым белым светом: луна взошла и серебрит ветви каштана. Она ощущает его присутствие рядом с собой, но он умолк, так что, вероятно, теперь ее очередь говорить первой.
— Знаешь, Петер, — говорит она. — Я очень рада, что ты пришел.
Кажется, он удивлен, но и рад тоже:
— Правда?
— Да, конечно. Мне в самом деле не с кем поговорить.
— А сестра? У тебя есть Марго.
— Это другое. Ну да, она моя сестра, и это что-то да значит. Но мы совершенно разные. Я не могу ей целиком довериться. Да и никому.
— Ну… — говорит он, но, похоже, теряет нить и не может закончить предложение.
Анна поднимает голову и смотрит в его большие, бездонные глаза и на копну курчавых волос.
— Что «ну»?
Петер смотрит на нее и пожимает плечами, гладя кота по голове костяшками пальцев.
— Ты всегда можешь довериться мне, — отвечает он. — Если пожелаешь.
Три недели спустя, в середине апреля, Анна, чувствуя, как мурлычет в груди сердце и стараясь поспевать за его стуком, быстро-быстро пишет в
Китти, я не могу описать тебе чувство, которое меня тогда захлестнуло, я была безмерно счастлива, и он, как мне кажется, тоже.
В полдевятого мы встали. Петер надевал спортивные тапочки, чтобы, обходя дом, ступать бесшумно, а я стояла рядом. Сама не знаю, как я вдруг сообразила сделать нужное движение, но, прежде чем нам спуститься вниз, он поцеловал меня: сквозь волосы, наполовину в левую щеку, наполовину в ухо. Я побежала вниз, не оглядываясь, и теперь с нетерпением жду, что произойдет сегодня.
5. Радио «Оранье»
Милая Китти!
Вчера по радиостанции «Оранье» выступал министр Болкестейн и сказал, что после войны будет организован сбор свидетельств об этой войне — писем и дневников. Конечно, все в Убежище тут же наперебой заговорили о моем дневнике. Представляешь, как будет интересно, если я издам роман об Убежище. По названию все сразу подумают, что это детектив.
Евреев регулярно расстреливают из пулемета, взрывают ручными гранатами — и даже травят газом.
Погромы продолжаются. Мип рассказывает, что с каждым днем им подвергается все больше евреев, в том числе — наших знакомых с Мерведеплейн. Капланы, Левицки, Розенблиты. Ева Розенблит училась с Анной в одном классе и всегда смеялась ее шуткам. Мип даже слышала, что арестован отец Ханнели, а может, и вместе с дочерью. Анна пытается представить, как это. Лис, беспомощную, протащили по улицам и погрузили в кузов немецкого грузовика. На милость этим чудовищам. Но это слишком страшно. Нельзя, нельзя зацикливаться на этом. Лучше она будет верить, что Бог хранит Ханнели так же, как и ее, Анну Франк.
Петер мастерит «антимофовый чехол» для радиоприемника. Антенну из дощечек и проволоки от дверного звонка, отсеивающую радиопомехи, нарочно создаваемые гуннами: так радиосигнал остается чистым, и мофы не могли ему помешать. Он без умолку болтает об антеннах средневолнового и коротковолнового диапазонов: на Анну это производит впечатление, но в то же время ей скучно. Как так может быть? Как бы то ни было, на Восточном фронте полным ходом идут боевые действия. Красная армия отвоевала Одессу и гонит мофов из Крыма, но вторжения на Западном фронте пока нет. Господин ван Пеле постоянно ворчит по адресу британских «копуш», которым ни до чего нет дела, кроме чая с булочками. Пим ему возражает: даже со вступлением в войну американцев вряд ли удастся быстро собрать достаточно сил, чтобы преодолеть воздвигнутый Гитлером Атлантический вал, а тем более форсировать Ла-Манш.