Аннелиз

Гиллхэм Дэвид

— Эти люди. Кто они? Что им нужно? — спрашивает она.

Он качает головой.

— Это уж вы у своего отца спросите, Анна, — отвечает он. — Я не в том положении, чтобы отвечать на такой вопрос.

— Я могу его увидеть? — Она делает шаг вперед, но Клейман останавливает ее, подняв ладонь.

— Нет. Нет. Не теперь. Теперь не стоит.

Но Анна чувствует, как в ней зреет темная сила. Быстро увернувшись от господина Клеймана, она трясет дверную ручку.

— Анна! — визжит господин Клейман. Но дверь заперта.

— Пим! — зовет она, и на мгновение щеколда отодвигается и дверь приоткрывается.

Пим загораживает ей проход.

— Прошу прощения, — возбужденно оправдывается за ее спиной Клейман. — Я и понятия не имел, что она станет так ломиться.

— Анна! — твердо говорит Пим. — Не время для шалостей.

— Что происходит? Я только хочу знать, что происходит, — Анна пытается заглянуть за спину Пима, но тот не позволяет ей этого сделать.

— Анна, я закрываю дверь.

— Нет! У тебя не может быть от меня секретов.

— А их и нет. Просто есть сугубо личные вещи. Большая разница. Иди выполняй свою работу и позволь взрослым решать проблемы.

— О, как будто до этого у них получалось.

— Анна.

— Все, что сделали взрослые, — стерли с лица земли половину земного шара.

— Анна, делай, что тебе говорят! — Голос Пима неестественно звенит от гнева. — Делай, что я сказал, иначе не избежать последствий!

— Последствий! Ха! — хмыкает Анна. — Что же это будут за последствия, хотела б я знать. Что еще у меня можно отнять?

Пим попросту не отвечает и захлопывает дверь у нее перед носом. Анна протискивается мимо Клеймана и убегает прочь — но не для того, чтобы предаться гневу. Быстро, на лестницу и наверх. Открывает засов, спрятанный за книжным шкафом, отодвигает его и проникает в Убежище. Полы поскрипывают. За окном кричат чайки, но она слышит гудение голосов в папином кабинете у себя под ногами. Однажды, когда они еще прятались, в Амстердам приезжал какой-то начальник из франкфуртского «Помозин-Верке», чтобы обсудить финансовое благополучие «Опекты». Пим не мог присутствовать на этой встрече и так волновался, что лег на пол и приложил ухо к доскам пола. Марго тоже привлекли: она пыталась стенографировать, лежа на полу. Какое-то время это срабатывало, но когда у отца все затекло и он уже не мог лежать, его заменила Анна. И вот теперь, улегшись на пол, она прижимает ухо к доске. И слышит странные нотки в голосе отца: торжественно-официальный тон, к которому примешивается тяжелый гнев и что-то еще — страх.

— Прошу вас, выслушайте мою позицию, — доносятся его слова. — Меня волновало лишь выживание моей семьи. А бизнес — во вторую очередь.

— Это к делу не относится, — слышит она голос одного из неизвестных. — Каковы бы ни были ваши мотивы, господин Франк, факты есть факты.

Анна, что они говорят? — интересуется Марго, прижимая ухо к полу. Она внезапно оказывается рядом, точно они все еще прячутся вместе. — Не могу разобрать слов. Что они говорят?

— Тихо ты! — шикает на сестру Анна. Но она упустила ответ Пима, и теперь говорит кто-то другой.

— На сегодня все, господин Франк. По мере продолжения расследования мы будем держать вас в курсе дела.

Когда Анна сбегает по лестнице, ведущей из здания, уже поздно. Те люди, кем бы они ни были, покинули контору. Она слышит, как они спускаются на улицу, а Клейман предупреждает, что лестница крутая.

Не успевает она подумать, стоит ли пойти за ними, как из кабинета высовывается Пим и мрачно объявляет:

— Анна, мне нужно с тобой поговорить.

Кабинет отца всегда считался шикарным. Мягкая обивка. Бархатные портьеры. Дубовые панели теплых тонов. Полированный стол с латунными креплениями. Вокруг этого стола они и собирались слушать «Би-би-си» или «радио Оранье» после того, как уходили все сотрудники. Но теперь былого блеска нет. Латунь потемнела. На мебели — царапины и потертости. Тяжелые портьеры висят тусклые от пыли, на обоях красуются потеки от многолетних проблем с трубами.

— Не могу взять в толк, чем объяснить твою вспышку.

— Кто были те люди?

— Анна, это личное дело. Я уже сказал.

— В ответе на вопрос, кто нас выдал, не может быть ничего личного.

— Кто нас выдал?

— Зачем Бюро допрашивало Беп?

— Анна, — терпеливо повторяет отец, словно называет глупое, неразумное создание.

— Они ее допрашивали. Она мне сказала. Ее и Мип тоже.

— Анна, те люди были не из Бюро. И никого не допрашивали. У тебя разыгралось воображение. Нужно кое-что прояснить. И конечно, есть вопросы.

— У кого они есть? Если те люди не из Бюро, то откуда?

— Хватит, дочь, — голос Пима режет как бритва. — Прошу тебя, уймись. Я уже сказал тебе все, что тебе нужно знать.

— Ты ничего мне не сказал, — возражает Анна.

— Неправда. Я сказал, что это не твое дело, и не намерен отступать от этих слов.

— Беп очень расстроена, — говорит Анна.

— У нее была непростая беседа, — соглашается Пим.

— Ее уволят?

Пим устало пыхтит:

— Никто никого не уволит. Беп остается ценным сотрудником и верным другом — мы с тобой перед ней в огромном долгу. — Тут отец подается вперед, сжимая в руках папку с бумагами. — Так что прошу, девочка, — ровным, спокойным тоном, каким разговаривал с ней, успокаивая во время бомбардировок. — Достаточно. Я больше не хочу спорить. Понимаю твое замешательство. И беспокойство. Мир вообще беспокойное место, — говорит он. — Но ты должна мне довериться: я сделаю все наилучшим образом. Для всех нас.

* * *

Доверие. Анна пишет это слово в дневнике. Странное слово, которое не идет у нее из головы. Анна должна довериться Пиму. И верить в Бога. Но как это возможно?

Появляется Марго в лагерном тряпье, с лицом, заострившимся от голода и хвори.

— Что? — вопрошает Анна. Она сидит со своим дневником в Убежище, завернувшись в старый шерстяной свитер, спиной к стене, на том месте, где прежде был ее письменный стол. Глаза Марго — блестящие от света незанавешенных окон глаза мертвеца.

Неужели ты и впрямь так низко пала, чтобы поверить, что женщина, рисковавшая ради нас жизнью, — преступница? Беп! Кто угодно, но не Беп! Как ты могла усомниться в ней и хотя бы на минуту подумать, что она нас выдала? Это безумие!

— Может, и да. А может, и нет, — сухо отвечает Анна и распрямляет правую руку. — Все мы способны на многое, в зависимости от обстоятельств, — говорит она. — Разве лагерь не научил тебя этому, Марго?

Сестра смотрит на нее в упор.