Аннелиз

Гиллхэм Дэвид

Но, откинувшись на кровати, она вовсе не чувствует себя «о’кей». Скорее чувствует себя ограбленной. Огорченной. Пристыженной. Получается, желание — это ловушка? И, единожды захлопнувшись, оно лишает тебя свободы. И так — всю жизнь. Вот она, правда о желании, решает Анна.

15. Ревность

Я не ревную к Марго, никогда этого не было, не надо мне ни ее красоты, ни ее ума.

Дневник Анны Франк, 30 октября 1943 г.

1946

Амстердам

ОСВОБОЖДЕННЫЕ

НИДЕРЛАНДЫ

Сидя на кровати с тетрадкой на коленях, Анна при свете лампы пишет об одном дне в Биркенау — в последнюю неделю, когда мать оставалась еще с ними. В их бараке была женщина, голландка — за пайку хлеба она могла «организовать» какую-нибудь одежду потеплее. Женщине нравилась Марго, вроде как у нее была дочь тех же лет или что-то в этом роде. Как бы то ни было, мама отдала кусочек своего хлеба, чтобы взамен получить для Марго вязаный свитер. Анна запомнила это потому, что ощутила тогда безумную ревность. Разве это не она — болезненный ребенок? Не она подхватывала любую заразу, какую только можно было подхватить?

Уродливый свитер с истрепанным до бахромы подолом, да к тому же коричневый, а этот цвет Анна всегда презирала, — но как же ей его хотелось. Именно потому, что мама отдала его Марго, а не ей. И устыдилась того, что о ней все забыли. Марго получила свитер, а Анна что? Чесотку.

Через день после того, как мама дала Марго свитер, в их отделении женского лагеря проводилась селекция. Нет, не в газовую камеру. Но, по слухам, в трудовой лагерь в Либенау, далеко от Аушвица-Биркенау, и — какое счастье! — Анна, Марго и мать, все трое, прошли отбор для отправки, но тут лагерный врач обнаружил, что у Анны чесотка. Не заметить ее было трудно: мокрые красно-черные болячки на руках, запястьях и шее. Так что вместо вожделенного Либенау Анну отправили в чесоточный барак. После чего Марго и мать тоже остались. Чего могли не делать. Могли ехать в Либенау. Там не дымили трубы крематория. Просто работа на фабрике. Они могли выжить. Но они остались — потому что у Анны была чесотка.

Иногда Анна еще ощущает под ногами ледяную землю. Марго отправилась с ней в барак, чтобы она не была в одиночестве, и скоро чесотка была у обеих — ничего удивительного. Они сидели рядышком на грязных нарах, в полумраке, подоткнув под себя одеяло, и молчали. Анна смотрела в пустоту, слушая стоны больных и возню попискивающих крыс. Когда из-под стены в барак проник луч света, она не сразу поняла, что происходит. И тут услышала голос матери. «Получилось?» — спрашивала она, и другой женский голос ответил: «Да». Мама и еще одна женщина из барака умудрились сделать подкоп под стену. Анна услышала, как мать зовет их с Марго, но к тому времени почти лишилась голоса и не могла прокричать ответ. Тогда она растолкала Марго, и они поползли к дырке у пола, куда мать просунула кусок хлеба. Сестра разломила его пополам и отдала Анне половину. Она до сих пор помнит этот горький вкус и как отчаянно она проглотила свой кусок. Но даже в те мгновения, когда она должна была как никогда любить мать, она почувствовала укол гнева.

16. Доверие

У меня счастливый характер, я люблю людей, у меня нет к ним недоверия, и я хочу, чтобы все они были счастливы вместе со мной.

Дневник Анны Франк, 25 марта 1944 г.

1946

Амстердам

ОСВОБОЖДЕННЫЕ НИДЕРЛАНДЫ

К

полудню от солнечного света небо стало невыносимо синим, и Анна с Грит решают, что на сегодня с них хватит школы. Они бегут вниз по лестнице и выскальзывают на улицу. Прогульщиц укоряют лишь встревоженные крики чаек над каналом. На велосипеде до киношки всего минут двадцать. Ранним утром шел дождь, и камни мостовой серебристо блестят, но Анна свободно маневрирует среди прохожих, то и дело прибавляя скорость. Она ощущает радость быстрой езды, животное удовольствие от того, как скользят по улице шины. Люди громко бранят ее за наглость, но она лишь звонко смеется и громко призывает Грит не отставать, дико при этом веселясь.

Вновь открывшиеся в пробуждающемся городе пивные, танцевальные залы и столики кафе заняты канадскими вояками. Пайковые сигареты на долгие месяцы стали ходовой валютой в городе. Владельцы лавок вывешивают в витринах объявления: ДЕНЕГ НЕ БЕРЕМ. ТОЛЬКО СИГАРЕТЫ. В кинотеатрах господствует английский, голландцам приходится довольствоваться субтитрами.

Анна и Грит покупают билеты и входят в темный кинозал: помещение с рядами стульев напротив беленой стены, играющей роль экрана. Чтобы громко заявить о своей свободе, они цепляются ногами за передние стулья: юбки натягиваются, оголяя колени и демонстрируя икры.

Фильм оказывается комедией. Толстый коротышка и долговязый человек — лучшие друзья, но толстяк вечно напрашивается на шлепок или тумак. Легко заметить, что именно он веселит аудиторию и всех смешит. А от тощего лишь отскакивают шутки, и он смешно лупит друга бутылкой газировки или отвешивает ему оплеухи. За толстячком с лаем гонится болонка. А еще гонится повар-китаец, размахивая разделочным ножом. А еще женщина, которой порвали юбку. Все смеются. Анна смеется. Так, будто не может перестать, будто вот-вот утонет в собственном смехе.

Вывалившись на улицу, девочки все еще смеются. Прислонившись к оконному переплету, украшенному рекламными плакатами, отдуваются.

— Господи Иисусе, это уж слишком, — стонет Грит.

Анна, со смехом замечает:

— Ни разу не слышала, чтобы ты это говорила.

— Что говорила?

— Господи Иисусе.

Грит лишь пожимает плечами:

— Да это просто присловье такое.

Мимо проезжают на велосипедах двое канадских солдат:

— Эй, красотка! — Один из них широко улыбается Грит. — У тебя сейчас блузка порвется! — И еще что-то, на что Анниного английского не хватает, но отчего оба фыркают — и колесят дальше по своим делам.

— Что он сказал? Что сказал? — Грит изнемогает от любопытства.

— Он сказал: «Здравствуйте, прекрасные дамы, пожалуйста, выходите за нас замуж и поедем жить в наши замки в Канаде».

— Что, правда?

— Не-а.

— А в Канаде есть замки?

— Не знаю. Может, и есть. — Она выдыхает. — Мне пора.

— Ой, только не говори, что тебе снова надо в эту дурацкую контору отца!

— Надо.

— Так нечестно. Пошли ко мне. В это время дома никого. Будем делать, что захотим.

— Может, завтра. Сегодня я обещала отцу.

— Обещания, — Грит пожимает плечами. — Но пока ты не ушла, — улыбается она, — у меня для тебя кое-что есть.

Подруга извлекает из кармана губную помаду, и Анна улыбается в ответ:

— Откуда она у тебя?

— От Хенка. Его брат дал ему целую кучу, — шаловливо шепчет Грит, снимая колпачок. Анна в ответ складывает губы бантиком. Чувствует липкое, жирное прикосновение помады. Сама Грит круглит рот, показывая, как надо. — Идеально! — раздается ее озорной смех. — Ты неотразима!