Аннелиз

Гиллхэм Дэвид

Она шумно дышит. Некогда это было ее Убежищем, а теперь его пустота окутывает ее, точно облако пыли, плавающей в лучах солнца, проникшего через оконное стекло. На ветвях старого конского каштана трепещет листва. Она «организовала» пачку сигарет с отцовского стола и теперь прикуривает одну из них. Сладкий дымок сигарет «Капрал» из пайка канадцев, освободителей города. Качественное североамериканское изделие. Довоенные Нидерланды славились прекрасным табаком, который везли из колоний, теперь же крепчайший темно-коричневый табак из Ост-Индии сменился слабенькими, быстро тлеющими подделками, так что от настоящего табака у нее закружилась голова. На карточках, вложенных в канадские сигаретные пачки, изображались члены британской королевской фамилии. Король, королева и принцессы. Когда-то она прикрепляла их на стены, теперь же

они отправляются в мусорную корзину. Вдыхая дым, она успокаивается. Они снова зависят от Мип и ее связей в районе Йордан, где она покупает все необходимое: сушеную рыбу, канадские сигареты, картошку, консервы и овсянку, сливы и фасоль, солодовый кофе и сахарин — а порой даже хрящеватый бифштекс у сговорчивого мясника.

Анна выдыхает струю дыма и смотрит, как он повисает в воздухе пустой комнаты: полупрозрачное привидение.

Петер.

Старше Анны, но младше Марго. Высокий, крепкий, широколицый, с копной курчавых волос, которые не всегда поддавались гребню. Она вспоминает его тело близко-близко рядом с собой на диване, в уединении чердака. Он был очень мужественным. Такой тяжелой казалась его крепкая рука, небрежно обнимающая ее плечи. В свое время она по-девичьи надумала себе глубину его ума. Снаружи это был хулиганистый мальчишка из Оснабрюка, который дрался лучше, чем говорил. Часто скучавший и ленившийся, любитель смешных оправданий и абсолютный ипохондрик, то и дело придумывавший воображаемые болезни. Глянь на мой язык, правда, он странного цвета? Но в то же самое время у него был милый, любопытный взгляд: он часто смотрел на Анну с бесхитростной тоской. И добрый: может, и так, а может, это все Аннино желание. Размышлениям он предпочитал тяжелую работу, так что глубокие мысли Анна сама поместила в его голову. А молчаливость приняла за задумчивость. На самом-то деле молчал он потому, что ему мало что было сказать. С ней ему было легко. Она слушала, как он что-то вещает с авторитетным видом, как это делают мальчишки, или с жаром рассказывает, как бранит его отец. И когда у него заканчивались слова, она считала его пульс, положив голову ему на грудь, здесь же на сумрачном чердаке.

Теперь с ней его кот, а сам Петер ван Пеле давно за пределами ее прикосновений.

Он знал, что ты все еще его любила, я уверена, — слышит она голос Марго.

— Правда? — Анна качает головой. Не смотрит на сестру и крепко обнимает кота. — А вот я не уверена. — Коту вдруг становится неуютно в ее руках, и он вырывается. Она не удерживает его и отпускает. — Да и я не всегда была с ним добра, — признается она, вдыхая дым тлеющей сигареты, которую берет из красной бакелитовой пепельницы.

Ты переросла его, — замечает Марго, и Анна не может не согласиться.

— Всегда беспокоилась, не причиняет ли это тебе боль.

Мне? — Марго садится на корточки, на ней цветастое платье и связанный мамой кашемировый свитер. — Мне-то почему?

— Ты знаешь почему.

Анна. — Теперь черед Марго качать головой. Она говорит успокаивающим тоном — насколько может успокоить мертвец. — Петер меня в этом смысле не интересовал. Я тебе уже говорила.

— Я тебе не верю.

Ну, сначала я была слегка разочарована, увидев, в каком направлении движутся его мысли. Но, право, такие, как он, мне не нужны. Да и тебе тоже. Разница в том, что я это поняла сразу, тогда как ты, — говорит она, — была ужасно романтична.

— И одинока, — добавляет Анна.

Тебе не обязательно было чувствовать себя одинокой. Там была я. Пим. Мама. Если ты чувствовала одиночество, это был твой выбор.

— Нет. Ты не понимаешь.

Правда?

— Я не такая, как ты, Марго. Не такая, как мама и даже как Пим. Я хочу от жизни большего.

Большего? — спрашивает Марго. И моргает из-за стекол очков. — Чего же, Анна? Чего ты хотела бы, чего не могли дать тебе все мы?

Анна качает головой:

— Не могу объяснить.

О, ты имеешь в виду секс?

—

Не надо так бахвалиться, Марго. И нет, не секс. Правда, мне сложно объяснить.

Сестра пожимает плечами:

Если не можешь объяснить, то как это может быть таким важным?

Возникшую в разговоре паузу заполняет кот — он гоняет по дощатому полу пустую сигаретную пачку. Но — хватит. Марго, не дожидаясь ответа, растворилась в сером свете дня, оставив сестру с ощущением острого недовольства. А может, дело в месте. Чердак. Там, где они прятались. Убежище. Может, вновь обретенные ощущения — единственное, что осталось от нее прежней? Желание быть кем-то важным? Она так долго втайне страдала от одиночества — даже окруженная толпой болтающих подружек на школьном дворе, даже смеясь шуткам и флиртуя с мальчишками, — от ничем не заполняемой пустоты. И когда они перебрались в Задний Дом, пустота последовала за ней. И Петер помог ее заполнить. По крайней мере, поначалу. В замкнутом пространстве, на которое они оказались обречены, его хулиганистая сила показалась ей мужественностью. Но потом что-то изменилось. Она сама изменилась. Того, что давал ей Петер, стало не хватать. Она поняла, что он никогда по-настоящему не поймет ее и, вероятнее всего, даже не станет пытаться. Так что же оставалось ей, запертой в тесной и мрачной пристройке? Садясь перед чистой страницей с авторучкой в руке, она нашла, чем заполнить пустоту.

Когда сквозь тучи пробивается солнечный луч, по листьям старого конского каштана пробегает трепет. Она наблюдает, как светлеют окна.

Кинотеатр Тушински

Регюлирбреестраат, 26–34

Амстердам — Центр

Роскошные башенки в стиле арт-деко уцелели. До войны кинотеатр Тушински пользовался огромной популярностью. Пим часто водил их всех на утренние воскресные сеансы, а потом в японскую кондитерскую при нем — за мороженым из зеленого чая. Однажды в день рождения Пима сам господин Тушински подошел к ним для того лишь, чтобы сказать «мазл тов». Когда пришли люфы, они переименовали кинотеатр в «Тиволи» и крутили там антисемитскую пропаганду. Но после войны он обрел прежнее имя, хотя Пим и рассказал Анне, что сам владелец и вся его семья сгинули в крематориях.

Царственный Большой зал под названием «сливовый пирог» чуть-чуть пострадал во время войны, но все еще поражает великолепием. Плюш, россыпи безделушек. В заднем ряду Грит передает Анне сигарету, но курит она рассеянно: ее внимание поглощено американской кинохроникой на экране. «Это Нью-Йорк, — звучит закадровый голос, и на экране возникает вид с воздуха на верхушки небоскребов. — Величайший город мира».

Сердце Анны бешено колотится. Субтитры расплывчаты, но кому они нужны? Сменяющиеся картинки так поглощают ее внимание, что Грит приходится толкнуть подругу локтем, чтобы забрать свою сигарету. «Роскошные вывески. Царство блеска, — нараспев произносит диктор. — Перекресток миров. Яркие огни, театры, отличная еда и танцы под музыку, исполняемую лучшими оркестрами мира». Что-то внутри Анны начинает расти. Она чувствует это нутром. «Уордолф-Астория», «Старлайт руф», «Эмпайр рум», «Пикок-элли», «Радио сити мюзик-холл»! Пятая авеню от Вашингтон-стрит до Сто десятой улицы. «Тротуарные кафе и многоэтажные жилые дома». Из заполненных лифтов изливается непрерывный людской поток. «Эмпайр-стейт-билдинг — самое высокое здание в мире». Шестьдесят тысяч тонн стали, десять миллионов кирпичей, шахты лифта в четырнадцать километров. Вид до самого горизонта. Статуя Свободы — как маяк освобождения. Анна не спускает с экрана глаз. В нее вторгается сила, напоминающая… что? Судьбу, да-да, не меньше. Личное послание из будущего — или от фортуны, а может, и от Бога. Возможно ли такое?

Хот-дог со всем, что к нему полагается! На экране девочка покупает его с тележки уличного торговца и откусывает приличный кусок. Центральный вокзал! Люди наводняют огромный главный вестибюль, в широченные арочные окна льется солнечный свет. «Это Нью-Йорк, — с жаром напоминает закадровый голос. — Город, где сбываются мечты. Где оживают сны. Чьи огни ярче звезд!»

Щурясь на солнце после кинозала, Анна чувствует, что небоскребы отпечатались где-то на внутренней стороне сетчатки.

Это Нью-Йорк. Город, где сбываются мечты.