Аннелиз
Шрифт:
Анна смотрит на мать со своего дивана. И пытается переварить услышанное. Глаза матери превратились в две луны. Анна тщится представить, как когда-нибудь мама превратится в добрую бабушку, совсем как ее Oma; но мамино лицо исхудало с тех пор, как пришли мофы [5] , а шея сделалась морщинистой. С лица ушло все обаяние. Густая копна блестящих волос цвета жженого сахара, которой она страшно гордилась, аккуратно расчесана на пробор янтарным гребнем и посеребрилась
5
От нидерл. Moffen — пренебрежительное прозвище немцев.
— Я не хочу быть строгой, Анна, — сказала она. — И повторюсь: я знаю, что ты взрослеешь. Но сейчас буду непреклонна: курить тебе нельзя, Аннелиз. После всех болезней, которые ты перенесла в детстве, сигареты могут сильно повредить твои органы дыхания.
— Значит, госпожа Липшиц тебе рассказала? — смело спрашивает Анна. Наконец-то они добрались до сути, и она едва сдерживается от того, чтобы выкатить глаза от изумления. По крайней мере, дело в окурке, а не в мальчиках — что поразительно.
Но тут выражение лица матери незаметным образом меняется — теперь она в замешательстве:
— Госпожа Липшиц?
Не отрывая взгляд от бархатной обивки:
— Она сказала тебе, что я затянулась сигаретой, которую мне дал мальчик на пути домой из школы?
— Анна, — и снова в мгновенье ока лицо становится хмурым. — Я понятия не имею, о чем ты. Я нашла вот это в потайном ящике твоего стола, — она извлекла одну из бесчисленны сине-бело-красных пачек от сигарет «Куинс дей», разбрасываемых над Голландией с британских самолетов. На одной стороне пачки — карта голландских колоний в Ост-Индии, а на другой — трехцветный флаг страны. ПОБЕДА НЕ ЗА ГОРАМИ, гласит надпись. И Анна вдруг смеется, хлопая себя по острым коленкам, торчащим из-под юбки.
— Что? — вскидывается мать; лицо ее становится еще более напряженным. — Что смешного?
— О мама, так это папины. Он подарил их Марго просто на память.
Когда мать хмурится, брови соединяются в ниточку, отчего глаза кажутся меньше и слишком близко посаженными.
— Марго?
— Да, послушной дочери, — говорит Анна. — А ты не знала, что она собирает карточки королевской семьи с сигаретных пачек?
— Нет, не знала.
— Ну вот, теперь знаешь. Господин Кюглер собирает их для нее, — отвечает Анна, когда облегчение от смеха проходит. — Если не веришь, спроси ее. Или Пима.
— Нет, нет, Анна, я тебе верю.
— Но отчего-то, как я вижу, ты не сомневалась в том, что это я виновата.
— Нет-нет, — сказала мать. — Вовсе нет. Просто… — Похоже, мать не в силах закончить предложение, так что Анна делает это вместо нее. Желая помочь.
— Просто ты не можешь представить, что Марго делает то, чего не положено, а вот Анна — всегда пожалуйста.
Мать моргает. Но тут же ее лицо обретает строгое выражение:
— То есть ты затянулась сигаретой уличного мальчишки?
Анна
— Всего одна затяжка, мам. — И хмурится сквозь пряди волос, которые наматывает на пальцы.
— Затяжка от сигареты незнакомого мальчика? — мать почти кричит. — Ты хотя бы подумала о том, чем можно от него заразиться?
— Ой, заразиться, — повторяет Анна, будто подчеркивая: слово-то какое смешное!
— Не говоря уже о том, — продолжает мать, — что это вопиюще необдуманный поступок — водиться с незнакомыми уличными мальчиками.
— Я не водилась.
— С незнакомыми. Мальчиками. С улицы.
— Ага, так вот что тебя беспокоит? А вовсе не зараза.
— Ты рисковала своей репутацией!
— Своей — или твоей, мама? Ты печешься не обо мне. Не совсем обо мне. Тебе не хочется, чтобы госпожа Липшиц, которой всюду надо сунуть свой нос, рассказывала всем, что младшенькая госпожи Франк совсем от рук отбилась.
— Ты не понимаешь, Анна. Ты все еще такая юная.
— Я понимаю достаточно, мама, чтобы знать: времена меняются, мамочка. — Она подалась вперед, чтобы казаться убедительнее. — Девочки моего возраста просто-напросто не принимают старых правил, которым подчинялись наши матери. Мы хотим принимать решения сами.
— В том числе — решение вести себя как потаскушка?
Анна отшатывается, точно от оплеухи. Чувствует, как глаза наполняются слезами. Схватив сумку с книгами, выскакивает из комнаты. Слыша, как мать позади нее кричит:
— Анна! Анна, прошу тебя! Это было стишком грубо! Прости, я погорячилась. Вернись.
Это последние слова, которые стышит Анна перед тем, как захлопнуть за собой двери.
Время отправляться спать. На Анне — голубая шелковая пижама. Увидев в журнале фото Хеди Ламарр в пижаме, она упросила купить ей такую же — но теперь ее ноги слишком длинны для этой пижамы. Мать все жалуется: когда же она перестанет расти?
В свете лампы обои в спальне приобрели теплый бледно-медовый цвет. Везти из Франкфурта кровати оказалось очень тяжело и накладно, а в Амстердаме, наводненном беженцами из рейха, купить новую оказалось трудно и дорого; так что настоящих кроватей у Анны и Марго не было. Анна спит на кушетке с обитой тканью спинкой, а Марго — на кровати, складывающейся в стену! Тем не менее Анна любит спальню, в ней уютно. Ее медали за плавание, школьные рисунки и открытки с изображением королевской семьи и кинозвезд, прикрепленные к стенам, создают атмосферу ее собственной комнаты. Мамин секретер красного дерева, на котором они делают домашнее задание, стоит в углу, точно дружелюбный страж. Какое-то время она смотрит на темные ветви, шелестящие в облачной ночи.
Марго все еще занята омовением в ванной, Анна же быстренько покончила с водными процедурами и намотала волосы на бигуди, надеясь заполучить кудрявую челку. Теперь же, лежа в постели, она ощутила, как в груди поселяется тяжкая тишина. И почти не поднимает глаз, когда в дверь стучится Пим.
— Ты пришел послушать мои молитвы? — догадывается она.
— Да, но не сразу, — отвечает отец. — Сперва нам надо поговорить.
Анна глухо стонет и без выражения пялится в потолок.
— Ладно, — вздыхает она.