Аннелиз

Гиллхэм Дэвид

— Что такое? — глухо спрашивает Марго, закончив молитву.

Анна прижимает к себе Дымка, точно мягкую сумочку.

— Я ничего не говорила.

— Может, и нет, — Марго взбивает подушку. — Но я все равно тебя слышу.

— Я спросила Пима, будем ли мы прятаться.

— Да? — Марго смотрит на нее, мгновенно насторожившись.

Подхватив кота под передние лапы, Анна поднимает его, так что он болтается в воздухе.

— Он сказал, что они отдали серебро бабушки Роз на хранение друзьям. Вот и все.

Марго выдыхает.

—

Хорошо.

— Хорошо?

— Я не хочу прятаться, — говорит она, забираясь под одеяло. — А ты? — Словно бы сестра могла таить какие-нибудь глупые желания по этому поводу.

— Нет конечно. — И снова возвращается к Дымку, который слабо мяучит, когда она опускает руки, и его мордочка утыкается ей в нос. — Думаешь, я хочу торчать в вонючем сарае, вдали от подруг?

— С тобой никогда не знаешь наперед, — сказала Марго, кладя голову на тщательно взбитую подушку. — В любом случае ты сказала, что Пим ничего такого не планирует.

— Ничего такого, — подчеркивает Анна, опуская Дымка на край одеяла. — Вообще-то, он этого не говорил. Он вообще был немногословен. Сказал, что мне пора спать.

— Какая замечательная мысль! — с сестринским сарказмом откликается Марго.

Анна фыркает, но умолкает, устраиваясь под одеялом на своей кушетке, а Дымок — в изножье. Прятаться. Ужасная — но вместе с тем притягательная — участь! Неужто это так постыдно: втихомолку гордиться, что оставила нацистов с носом? Залечь на дно. Onder het duiken. Пока-пока, боши! Auf Wiedersehen! И чтобы больше не видеть вас.

По школе ходят слухи, что семейство Левенштейн платит какому-то фермеру из Дренте за то, что он пустил их на сеновал. А сможет ли она жить на сеновале? Определенно нет. Она подгибает колени и отворачивается к стене. Если такой день настанет, они совершенно точно найдут себе что-то получше, чем сеновал. Если. Если такой день настанет. До тех пор она будет уповать на Пима и Бога — а уж они не подведут.

Принсенграхт, 263

Конторы компаний «Опекта» и «Пектакон»

Амстердам — Центр

Анна едва научилась ходить, когда Пим купил амстердамскую франшизу компании «Опекта», чтобы было чем прикрыть отъезд из Германии. Они с господином Кюглером открыли представительство и продавали ингредиенты для джемов быстрого приготовления. Скоро на работу в компании поступил и господин Клейман, бухгалтер, а потом Мип — ее быстро повысили до ответственного секретаря, хотя, по рассказам ее самой, первый месяц она провела на кухне, где Пим велел ей готовить партию за партией джема-десятиминутки, чтобы выявить возможные погрешности каждого рецепта. «Слишком много фруктов, — заключает она. — В этом главная проблема. Люди просто не соблюдают рецептуру. Кладут слишком много фруктов и мало сахара».

Милая Мип!

Ребенком ее отправили в голландский приют, потому что ее родители в Вене были слишком бедны, чтобы прокормить дочь. Анне такое и представить трудно, хотя сама Мип относится к этому вполне спокойно. Какая она надежная, как все понимает, думает Анна. Говорит Мип с капелькой венского акцента, однако во всем остальном она совершенная голландка.

Муж голландец. Голландская сила духа. Голландские же честность и упорство. У Мип все это есть.

Оконные стекла трясутся. Очередная эскадрилья «юнкерсов» Люфтваффе проносится в небе — вылетели с авиабазы к северу от Арнхема. Взгляды провожают ее до тех пор, пока не умолкает гул, но никто не произносит ни слова. Немецкая оккупация стала чем-то само собой разумеющимся — с ней научились жить, как с почечной недостаточностью.

На самом деле в конторе есть и немец. Герр Такой-то — из франкфуртского офиса компании «Помозин-Верке», управляющей франшизой «Опекты». Он сидит в кабинете Отто Франка с господином Клейманом, а сам господин Франк, директор-распорядитель, моет грязные чашки и блюдца на кухне.

Анна забросила офисную работу, которую делала после школы — перебирать накладные и тому подобное — от скуки и нервозного любопытства.

— А ты-то что тут делаешь? — спрашивает она, возникая на пороге кухни.

Взгляд и легкая улыбка:

— А сама как думаешь?

— Ну, моешь посуду, но почему?

— Потому что она грязная.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — говорит она и берет его за локоть. — Зачем в твоем кабинете этот моф?

— Я не люблю это слово.

— Ну хорошо, этот гунн.

Пим вздыхает. Стряхивает капли воды с чашки, которую только что ополоснул.

— Он проверяет нашу бухгалтерию.

— Без тебя.

— Господин Клейман наш бухгалтер.

— А ты — владелец компании.

Уверенность ненадолго покидает отца. Лицо у него — будто гвоздь проглотил.

— Ты ведь все еще владелец компании, правда, Пим? — Только сейчас в голосе Анны вместо нетерпения слышится страх, который обычно столь тщательно скрывается. Даже от себя самой.

— Это бизнес, Анна, — отец говорит мягко, возможно, он уловил нотки беспокойства в ее тоне. — Нам пришлось кое-что подправить в устройстве компании.

— Потому что мы — евреи.

Пим опускает чашку на полотенце — просушить.

— Да, — только и отвечает он.

— Но ты все еще владелец, верно?

— Разумеется, — говорит Пим. — На самом деле, ничего не изменилось. Это всего лишь бумажки. Кстати, разве тебе не надо помочь Мип? Разложить накладные по папкам?

— Может быть, — бормочет Анна, позволяя себе привалиться к папе, как малышка. — Но это скучно, кричать впору!

— Да, жизнь не всегда упоительна. От удовольствий еще как устаешь. — Он обнимает дочь за плечи. — Нужно ведь и о делах подумать. Наш девиз помнишь?