Аннелиз

Гиллхэм Дэвид

— Понимаю.

— Мне-то Беп не пишет. А тебе она прямо сказала?

— Прислала записку, — отвечает Мип. — Извини, Анна, наверно, я должна была тебе сообщить. Но я сомневалась. Надеюсь, ты не обиделась?

— Из-за того, что меня на свадьбу не пригласили?

Мип пожимает плечами.

— Они не собираются громко ее отмечать. Просто зарегистрируются.

Мип говорит это легко, беззаботно, словно эта новость не выходит за рамки конторских пересудов.

— Жениха зовут Нимен, он электрик из Маастрихта. Там же пройдет церемония. Не так уж близко. Так что вряд ли кто-нибудь из нас туда поедет.

Анна

молчит, глядя на лежащую перед ней стопку квитанций, которой ей надо заняться. Она желает Беп счастья. Хочет простить ее за то, что Беп была так холодна, когда Анна вернулась из Бельзена. Хочет снова воспринимать ее как сестренку, но ужасный вопрос не дает ей покоя.

— Ты думаешь, это возможно, Мип?

— О чем ты, Анна?

— Думаешь, это возможно, — повторяет она, — что Беп как-то причастна к предательству?

Мип прямо не отвечает. Она продолжает разбирать почту.

— Мип?

— Почему ты спрашиваешь меня, Анна? — Мип пронзает ее взглядом. — Откуда ты это взяла? Кто-то тебе сказал?

— Никто.

Как объяснить Мип, что если кто-то и навел ее на эту мысль, то только сама Беп, которая ударилась в панику при мысли, что полиция явилась ее допросить.

— Нет, никто, — повторяет она.

— Хорошо. Потому что любой, сказавший такое, солгал бы, — говорит Мип. — Это нелепая ложь. Беп, — продолжает она и трясет головой, словно это имя причиняет ей боль, — Беп никогда бы не причинила вреда тебе или твоей семье. Тебе особенно, Анна. Ты должна это знать. Беп неспособна на предательство. Абсолютно неспособна.

— Господин Кюглер рассказывал, что она уехала из-за меня. Что она не могла больше выносить мое присутствие.

Мип вспыхивает. Качает головой.

— Не хотела бы винить его. На долю господина Кюглера выпало очень много бед, но он не всегда понимает, когда лучше держать язык за зубами.

— Хочешь сказать, что он ошибался?

— Я говорю, Анна, — продолжает Мип, — я говорю, что он не знает до конца всей этой истории, как и ты. После войны у нее случилось что-то вроде нервного срыва. И не только из-за того, что произошло с тобой. Из-за того, что произошло со всеми нами. И с ней. Из-за болезни ее отца. Из-за ее разрыва с Бертусом. Случилось много несчастий. И она их не выдержала. Это была трагедия, — говорит Мип. — Одна из многих. Но в этом нет чьей-то вины.

Четвертое августа. Анна чувствует приближение этой даты. Для нее она — как явление призрака. Ровно два года с того дня, когда в их Убежище вошла Зеленая полиция. Два года с тех пор, как их арестовали как преступников и отправили на немецкую бойню. В конторе на Принсенграхт наступила тишина. Мип почти не разговаривает. Клейман ушел домой с кровоточащим желудком. Кюглер курит на кухне. Наверху, в Заднем Доме, прошлое затаилось призраком. Пим нервничает все больше. Легко раздражается. Резок с клиентами. И Анна в первый раз замечает, что он начал препираться с новоявленной госпожой Франк. Срывается из-за пустяков. Куда она дела его туфли? Где его табак? Зачем она так сильно крахмалит его рубашки? Мелкие ничтожные обвинения во искупление собственной вины — женитьбы на ней? Так это представляется Анне.

За завтраком Пим объявляет, что наилучшим решением вопроса о будущем Анны было бы поступление в колледж в Восточном Парке, где она могла бы получить диплом учителя.

—

Я не хочу быть учителем, — отвечает на это Анна.

— А из тебя мог бы получиться блестящий учитель, — бодро заверяет ее Пим.

— Ты не слышишь, что я говорю?

— Я тебя слышу. Работая учителем, ты могла бы построить самостоятельную жизнь. — Он со звоном ставит чашку на блюдце. — Ты могла бы приносить реальную пользу. Поэтому в следующее полугодие тебе следует поднажать в школе. Получить оценки получше.

— Это Марго была одержима хорошей учебой. Не я.

— Анна, — Пим, смотрит на нее с обидой, как бы давая понять, что ей следует с большим уважением говорить о мертвых. Открыто сказать это он не решается.

— Учеба для меня ничего не значит. Она бесполезна.

— Бесполезна? Неужели я слышу это от тебя, Анна? Нет, она совсем не бесполезна! Она очень важна, — решительно возражает отец. У него дрожит подбородок, и он закуривает следующую сигарету. Она заметила, что он стал курить гораздо больше, днем и по ночам, где бы ни находился, оставляя за собой переполненные пепельницы. — Анна, ты должна понимать… — Он злится, это видно, но и озадачен: она стала совсем другой. Что стало с ребенком, которого он знал, с дочкой, умолявшей его послать ее в школу, томившейся по школе? — Ты должна понимать, что я все еще отвечаю за твое будущее. Ты должна доверить мне принимать за тебя такие решения.

Анна не спускает с него глаз.

— Я не могу притворяться той, кем была для тебя раньше. Я не могу быть такой, как ты. Не могу сидеть за столом, раскладывать бумаги по стопкам и притворяться самой себе, будто с нами ничего не случилось.

— Так вот чем я, по твоему мнению, занимаюсь? — спрашивает он. — Я притворяюсь?

— А разве не так? Этот город полон призраков. Он — кладбище, а я не могу жить на кладбище. Нельзя требовать от меня слишком многого. Здесь для меня нет места, — стоит на своем Анна. — Почему я не могу уехать в Америку?

Отец выдыхает воздух, который он держит в запасе на тот случай, когда она вновь об этом заговорит.

— Опять двадцать пять, — ворчит он и строго продолжает: — Анна! Это — твой дом! Твое место — здесь! Осенью вернешься в школу. Я отвечаю за твое образование. Этого хотела бы от тебя твоя мама.

И тут Дасса неожиданно предлагает другое решение: школа не так уж обязательна для девочек.

— Если она не хочет ходить в школу, пусть идет на работу. В ее возрасте я уже зарабатывала себе на жизнь. И никто не оплачивал мне дорогу в будущее, кроме меня самой.

Странно, думает Анна. Почему эта женщина помогает ей? Уж точно не от доброты душевной. Не от стремления ли избавиться от нее в соперничестве за Пима? Но, какова бы ни была причина ее вмешательства, Пима не желает оставаться между двух огней. Он резко встает.

— Извините, но я опаздываю в контору.

Дневная жара, Анна жмет на педали. В воздухе стоит запах канального мусора. В книжной лавке она застает господина Нусбаума. Он мрачен и поглощен телефонным разговором. Нусбаум устремил на нее темные глаза, но приветственного жеста не последовало. Галстук небрежно сдвинут, рубашка в пятнах пота. Воздух в помещении затхлый, пахнет гнилью, кошачьей мочой и старческой немощью. Она ищет утешения у Лоскутика, взяв на руки этот объемистый мешочек костей.