Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала
Шрифт:
23 августа 1939 г. мир потрясло сообщение о подписании в Кремле советско–германского договора о ненападении. В Хельсинки подписанный договор был воспринят подобно «разорвавшейся бомбе»[391]. Утверждалось, что Германия московским договором «продала Финляндию»[392] .
Почему же так характеризовалось поведение Германии государством, которое объявило себя нейтральным, и могла ли Финляндия вообще в тех условиях осуществить нейтралитет?
Прежде всего глубокая обида в Хельсинки на Германию являлась следствием того, что она рассматривалась финским руководством в качестве надёжной опоры и тем самым Финляндия, как выразился финский историк Макс Якобсон, «обманула сама себя»[393] . Если учитывать именно такую внешнеполитическую линию, становится понятно, почему в СССР могли опасаться возможности использования Финляндии Германией. Этим также объясняется причина направленности
Такой документ вряд ли бы появился, не будь у советского руководства сомнений, что соседние страны не продолжат опасную для СССР политику[395]. Вместе с тем нельзя принимать на веру и то, что Адольф Гитлер не строил никаких планов в отношении Прибалтики, исходя из того, что она — «сфера интересов СССР». Предпринимался тактический ход. Это позволяет понять объяснение, данное немецким дипломатом, сотрудником МИДа Германии Петером Клейстом. В отличие от Польши, свидетельствовал он, «в прибалтийских государствах мы хотим достичь такой же цели иным путём», а именно: «Здесь не будет иметь место применение силы. Мы достигнем нейтралитета прибалтийских государств, то есть решительного отхода их от Советского Союза. В случае войны, если это нас устроит, мы нарушим этот нейтралитет»[396]. Более поздние события как раз и подтвердили, что Гитлер действовал по этому сценарию. Заметим также, что взгляды, о которых поведал Клейст, стали в полной мере известны советскому руководству[397].
Возникает вопрос, изменился ли у СССР после этого подход к решению тех проблем, которые прежде обсуждались с Финляндией? Таких перемен не наблюдалось. Проблема безопасности Ленинграда сохранялась.
Историк Кейо Корхонен заметил, что «сам по себе договор с Риббентропом не открыл советскому правительству возможность выдвинуть свои требования к странам Прибалтики и Финляндии»[398]. Была лишь получена гарантия, что в отношения Советского Союза с этими государствами тогда не вмешается Германия.
Советско–германский договор о ненападении нанёс удар невероятной силы по концепции, составлявшей суть внешней политики Финляндии. Неслучайно по дипломатическим каналам были предприняты усилия прояснить подробности, касавшиеся советско–германских переговоров, и прежде всего понять, не были ли заключены «какие- либо соглашения, касающиеся Финляндии»[399]. В установках, которые направлялись из Хельсинки своим представительствам, не скрывалась сложность внешнеполитической обстановки, создававшейся для Финляндии[400]. От дипломатов требовалось использовать максимальные возможности для получения необходимой информации и прежде всего характеризующей советско–германские отношения. Ирье–Коскинен, встречавшийся в Москве с Шуленбургом, докладывал, что получил от него твёрдое заверение, что никаких соглашений в ходе советско–германских переговоров относительно Финляндии не было и вообще к ней не проявлялось «особых интересов»[401].
Впрочем, финскому посланнику в Берлине представители германского Генштаба все же передали информацию сенсационного значения. В конце августа ему сообщили о возможных перспективах: нанесении вермахтом удара по Польше. Был даже назван вероятный срок — 1 сентября 1939 г.[402] Так это и случилось,
ЕВРОПЕЙСКИЙ КРИЗИС 1938-1939 гг. И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ВЕЛИКОБРИТАНИИ
Александр Иванов
Мюнхенское соглашение 1938 г. имело катастрофические последствия для мира и безопасности в Европе. С передачей Германии Судетской области Чехословакии Третий рейх значительно укрепил свой военно–экономический потенциал и стратегические позиции, тогда как влияние Великобритании и Франции в Центральной и Восточной Европе заметно упало. Смертельный удар, нанесённый по Чехословакии, был ощутимым для всех стран региона. Франция фактически лишилась союзника, обладавшего армией в миллион человек, а французская система союзов со странами Центральной и Восточной Европы оказалась практически ликвидированной. Малая Антанта агонизировала, а Германия получила возможность осуществлять широкую экспансию в страны Дунайского бассейна.
Мюнхенское соглашение нанесло сильный удар и по франко–советским отношениям, сведя на нет пакт о взаимопомощи между Францией и СССР 1935 г. После Мюнхена правительство Эдуарда Даладье рассчитывало вообще избавиться от пакта. Вот что сообщил английский посол в Париже Эрик Фиппс в Форин офис12 октября 1938 г.: «Бонне (министр иностранных дел Франции. — А.
19 октября на заседании английского кабинета министр иностранных дел лорд Эдуард Галифакс сказал, что «Франция планирует пересмотреть договоры с Польшей и Россией с целью смягчения своих обязательств и обеспечения большего пространства для манёвра»[404]. Это устроило бы официальный Лондон, поскольку исключало вероятность вовлечения Франции в войну с Германией в случае продвижения немцев на Восток и поставило бы её в подчинённое положение по отношению к Великобритании. Впрочем, англичане предпочитали сохранять за собой свободу рук. Но это, в свою очередь, ослабляло западные державы и делало их эвентуальный союз в преддверии большой войны крайне непрочным. Разумеется, значение ряда негативных последствий Мюнхена сказалось не сразу, тем более что на Западе не было недостатка в политиках, ставивших в заслугу английскому премьер–министру Невиллу Чемберлену и его французскому коллеге Даладье их капитуляцию перед Адольфом Гитлером.
Поначалу в Лондоне и Париже царила эйфория. Палата общин британского парламента одобрила Мюнхенское соглашение большинством голосов: 366 — «за», 144 — «против». Сторонники мюнхенской политики полагали, что Судетская область — это последнее требование Гитлера, а Мюнхен — необходимая предпосылка и прочный фундамент сотрудничества с Германией. Но это была иллюзия в духе политики умиротворения, которая резко контрастировала с реалиями постмюнхенской Европы.
Эйфория уже вскоре сменилась озабоченностью и тревогой, вызванными донесениями от разных источников о ближайших планах и намерениях Гитлера. 6 декабря 1938 г. из британского посольства в Берлине в Форин офис сообщили, что «общее настроение в Германии такое, что Гитлер начнёт реализацию третьей стадии своей программы, а именно: экспансии за пределы территории, населённой немцами. Цели нацистов поистине грандиозны, и нет предела их амбициям». И далее: «Следующая цель, которая может быть достигнута уже в 1939 г., — это образование, с помощью Польши или без её поддержки, независимой от России Украины под германским протекторатом. Эту операцию можно осуществить мирными средствами, учитывая неспособность России к сопротивлению, но здесь считают, что война необходима. Вопрос, останутся ли западные державы нейтральными в случае германской агрессии против России, пока остаётся открытым, но здесь превалирует мнение, что ни Франция, ни Англия не готовы выступить в защиту целостности России, или Украины, не зависимой от России». В донесении подчёркивалось, что «существует мнение, что Гитлер не рискнёт осуществить нападение на Россию до тех пор, пока он не будет уверен в том, что его западный фланг в безопасности». Отсюда вывод: «Его первая задача будет состоять в том, чтобы ликвидировать Англию и Францию прежде, чем Британия завершит программу перевооружения»[405].
Итак, многое оставалось неясным. Прежде всего было непонятно, с чего Гитлер может начать экспансию — с Запада или Востока. Сотрудники Форин офис сошлись во мнении, что фюрер стремится избежать войны на два фронта, губительной для Германии. Помощник постоянного заместителя министра иностранных дел Орм Сарджент в памятной записке от 19 декабря сделал прогноз, что «экономические и финансовые трудности Германии могут предотвратить опасное развитие событий в 1939 г.». В то же время нельзя рассчитывать на то, подчеркнул он, что «под экономическим давлением Гитлер уступит, ибо его тактика сводится к тому, чтобы в ответ на внутренний кризис порождать внешний контркризис»[406].
Умонастроение умиротворителей после Мюнхена достаточно ясно выразил лорд Галифакс в письме Фиппсу от 1 ноября 1938 г.: «Не может быть прочного мира в Европе без оформления соглашения между Германией, Англией и Францией». Он высказал надежду, что с подписанием Мюнхенского соглашения и с учётом кардинальных перемен во французской политике в Центральной Европе франко–германским отношениям может быть придан новый импульс, и отныне «мы должны считаться с гегемонией Германии в Центральной Европе». Галифакс предложил ограничить обязательства Англии и Франции Западной Европой, Средиземноморьем и Ближним Востоком, а также поддерживать незыблемость колониальных владений и тесные отношения с США. И далее следовал ключевой тезис: «Одно дело согласиться с германской экспансией в Центральной Европе, которая, на мой взгляд, является нормальным и естественным явлением, но совсем другое — быть в состоянии противостоять экспансии Германии в Западной Европе или там, где могут быть подорваны наши интересы. Фатальным для нас было бы оказаться вновь недостаточно подготовленными в военном отношении»[407].