Антиидеи
Шрифт:
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 234.
Личность несет нравственную ответственность не только за то, соответствует ли ее поведение избранной идее, цели, идеалу. Нет, она отвечает и за сам выбор идеи. Она не может, сославшись на личную «моральность», свалить свою вину на неморальность идеи. Вне человека идея (идеал) не существует, вне его она бессильна. Идеи имеют не только свою внутреннюю логику развития, но и историю воплощения в сознании и действиях целых поколений,- так они обретают измерение через судьбы людей. Воплощение иде-ала в жизнь должно принести морально-положительный результат,- в этом также состоит моральная ответственность индивида. Вот почему нельзя смешивать «идейность реакционную и идейность передовую, революционную: это явления нравственно противоположные.
Но обратимся к той области нравственной жизни индивида, где антимарксисты находят его «доброту», в противоположность тем историческим масштабам, где действуют «идейные» люди, т. е. к сфере узко личных, семей-но-приятельских, бытовых его взаимоотношений. Разве эта мирная повседневная жизнь индивида (облюбованная антиреволюционно настроенными идеологами как островок
Мораль организует поведение индивида, соответствующее воспринятой им иерархии ценностей,- неважно, осознаны они им мировоззренчески или нет. Это относится не только к нормативам и запретам в отношениях с окружающими людьми, но даже к привычкам, вкусам, хобби человека. Есть поговорка: «О вкусах не спорят», но она не относится к выбору общих моральных идеалов и целей. Их выбор – не дело субъективного произвола или случайного каприза, он обусловлен социально-классовой позицией субъекта морального выбора. Этот выбор человек совершает самоею своей жизнью, со всеми ее особенностями, причудами, поворотами. Рассмотрим самый простой пример. Спорят два человека: один говорит, что любит мясную пищу, другой предпочитает вегетарианскую. О вкусах не спорят? Смотря в каком смысле… Конечно, вегетарианец может доказывать, что растительная пища полезнее мясной, так как она удлиняет жизнь человека, позволяет избежать многих болезней. Значит, он прав? Не будем торопиться с выводами: ведь в основу сравнения здесь положена полезность и долголетие. А что если взять другой критерий, например удовольствия? Любитель мяса может доказать вегетарианцу, что «кривая удовольствия» у него выше… Что же касается долголетия, то его оценка также зависит от предпочтения ценностей. Что предпочесть как главное – долголетие (и тогда логично принять вегетарианство) или насыщенность жизни (а мясная пища, как известно, повытает активность, силу, выносливость), которая, однако, вероятно, не будет столь долгой? Спор, который начался с невинных вкусов разных людей, привел нас в мир общих идей и ценностей. Причем мы взяли самого обычного, а не философски убежденного вегетарианца. Последний бы мог обосновать недопустимость употребления мяса в пищу общими альтруистическими соображениями – моральной недозволенностью убивать другие живые существа (здесь может отражаться целый образ жизни, миросозерцание человека, как, например, в ряде религиозных сект Индии). Этот запрет, таким образом, уже прямо связывал бы мир повседневной жизни личности с самыми общими идеями, идеалами, моральными принципами. Таким образом, даже личный вкус, не подлежащий конкретной моральной оценке, оказывается тысячами нитей связан с общими идеями и идеалами, являясь их побочным и опосредованным отдаленным звеном в той цепи ценностей, которая (осознанно или неосознанно) составляет становой хребет жизни личности. А что же тогда говорить о тех сегментах поведения человека, которые (и в личной жизни) подлежат прямой моральной оценке? Они тем более – но уже непосредственно – связаны с предпочтением (индивидуальным выбором) общих моральных ценностей, идей и идеалов. Личную жизнь человека нельзя, даже теоретически, оторвать от его общественной жизни (наделив первую добротой, а вторую жестокой идейностью) – это две стороны общей жизнедеятельности индивида, внутренне органически взаимосвязанные.
Идейность не достигается громкими, пусть самыми верными, лозунгами, простым повторением высоконравственных слов «честность», «коллективизм», «долг» и т. д. Стократное повторение этих слов не делает еще человека идейным. Вместе с тем, ни в чем так сильно не нуждаются сами основы нравственного бытия человека, как в объединяющей и закрепляющей их идее. Добро в общении – крайне важно, замечательно. Но одной только доброты мало, да и она без идеи может легко переродиться в зло – пусть групповое, не обязательно индивидуалистическое по началу, но зло. Нужна идея и идея всерьез. Идея как лейтмотив внутридуховной жизни человека. Причем идея не как фраза, заклинание, даже – как мечтание (хотя верно, что элемент мечтания, «должного» придает идее красоту и силу), а как установка на практическое действие. Доброта общения плюс надежность идеи – вот формула единения, солидарности. А значит – осмысленности бытия в условиях здорового самочувствия в своем непосредственном людском окружении.
Идейность, моральная принципиальность – основа выбора добра, которое также не метафизический абсолют, а исторически конкретно. Ибо в чем, как не в убежденности, идейной направленности, основа личностного предпочтения того или иного нравственного кодекса? Предпочтения добра злу? Наконец, морального выбора, совершаемого с ясным пониманием того, что такое добро и как его достичь? У антикоммунистических критиков получается, что ни в идее, ни в идеале, ни в принципах нравственная жизнь человека не находит опоры. Но эта позиция подрывает основу всякой нравственности (с таких позиций нельзя серьезно морально осуждать ни одного бесчеловечного поступка, если только он совершен на основании личностного, безыдейного морального выбора). По существу, «критики» не могут сказать, почему безнравственность безыдейная лучше, чем безнравственность, вырастающая на «идейных» основаниях. И не в иных ли координатах теории, не с помощью ли других – более конкретных – критериев решается тогда эта нравственная коллизия?
Мировоззренческие принципы, философские
Нравственное в жизни существует реально тогда, когда оно крепчайшими нитями связано с субъективным жизнеощущением человека, его убежденностью, а не только провозглашено в общественном мнении. Это несомненно. Сложность положения человека в мире и сложность положения добра в его душе – оба они связаны, просвечивают один через другой. Внутриличностное, активное моральное начало оказывается в непосредственной близости к самым жгучим коллизиям исторического хода событий. Нравственная убежденность, личные искания и социальное действие тесно между собой связаны; их сплав формирует не только моральный рассудок индивида, но и закрепляется во всем эмоционально-волевом строе его характера.
Иногда говорят: «Когда исчезает человек, остаются одни моральные правила». Это изречение верно по отношению к этике формально-авторитарной, но не гуманистической, марксистской. Последняя никогда не сводила мораль к набору жестких правил, стоящих вне и над субъектом, отвлеченных от условий его жизнедеятельности. Мораль ею рассматривалась как сокровенный, положительный стимул совершенствования человека, как общественное, человечески-гуманное начало, превратившееся в интимно-личный порыв, в необоримое устремление мысли и сердца. И именно поэтому марксистско-ленинская этика такое значение придает формированию нравственного идеала у личности. Идеал – та общая, собственно моральная идея и цель, которая внутренне организует весь нравственно-психологический мир личности, это, по словам В. И. Ленина, «нравственно высшее». Человек, нравственная жизнь которого освещена высоким идеалом, может многое вынести, перебороть, победить. Во внутриличиостной жизни он имеет такую опору, которая дает ему уверенность, надежду, служит источником энтузиазма и радости, придает смысл его жизнедеятельности, ощущение сопричастности воплощению исторической справедливости. Удары, от которых индивид иного нравственного склада падает, теряет свое человеческое достоинство, свое «Я» как ценность, не могут вывести из строя человека с идеалом. Идеал – тот компас личности, по которому она направляет свою жизнь в нелегкое плавание по океану ценностей. Крушение идеала, бывшего корневым компонентом духовного строя личности, оборачивается самыми печальными последствиями, нередко заканчивается крахом целой жизни, распадом личности. Замена одного корневого идеала на другой – процесс крайне болезненный, нравственно-психологически требующий перестройки всей структуры нравственного сознания человека, нередко он по плечу только натурам очень сильным, жизнелюбивым. Морально цельный человек не выносит сознательного предательства своих принципов. Если это предательство все же совершено, наступает разложение нравственного самосознания. Вслед за мучительными угрызениями совести, которые заполняют всю душу человека, наступает ощущение пустоты, утраты, которой нет возмещения или утешения. Чувство собственного достоинства гаснет, поколебленное предательством. Таковы последствия сознательного отказа от идеала, кризиса идейной убежденности личности.
Доброта может быть только самозабвенной; построенная на расчете личных потерь и выгод, «доброта» – это уже не доброта, а добродетельная расчетливость. Самозабвенность, конечно, не тождественна самоотверженности, но она крайне близка ей, как эмоционально-волевое ее основание. Самоотверженность же означает сознательное следование какому-либо идеалу, нравственной идее, т. е. прямо вытекает из идейности, из моральной убежденности. Между самозабвенностью н самоотверженностью, между добротой и идейностью человека существует, таким образом, внутренняя связь. Вот почему появление противоположности, несовместимости доброты и идейности говорит о внутренних разрывах нравственного сознания личности. На коллизии ее духовно-нравственного развития и опираются сторонники утверждения о несовместимости доброты и идейности. Самоотверженность понимается ими искаженно, как жертвенность, как отрицание ценности личной судьбы и жизни, приносимой на алтарь чего-то ей враждебного. Но самоотверженность вовсе еще не жертвенность, такой она становится лишь в нездоровых социально-нравственных отношениях людей. Жертвенность – извращение самоотверженности (и самозабвения как ее эмоционально-психического момента). В межличностных отношениях, в микросреде она ведет к ослаблению и угасанию чувства достоинства, к доброте вялого, тряпичного существа, к вынужденной доброте жертвы. К доброте пассивной, а не активной, к такой доброте, которая теряет свое основное качество – согревать других людей теплом активно заинтересованного сочувствия, проникновенного стремления к взаимопониманию. Это уже скорее не доброта в ее подлинном смысле слова, а покорность, непротивление, смиренность – иначе говоря, все то, что находится в опасной близости с равнодушием. Качества индивида, весьма удобные для окружающих его людей, но вряд ли могущие очеловечить их внутренний мир, окрасить радостью подлинной сопричастности их нравственное самочувствие. Если эти качества возобладали в характере человека, если они стали основными моральными чертами, то ценность такой «доброты» резко падает в глазах окружающих. Таких людей считают «добренькими», а не добрыми; и в этом есть свой резон: просто «добренькое» по значимости, масштабности, активности соразмерно мелкому, слабому, незначительному в духовном богатстве внутреннего мира человека. Доброта же выражает высокие, страстно-сильные, значительные ценности этого мира.
Жертвенность, следовательно, может проявляться на разных уровнях социально-нравственных связей: в межличностных взаимоотношениях она принижает доброту до роли безропотной служанки чужой воли, до покорности, граничащей с равнодушием и безвольной пассивностью; в крупно-масштабных, социально-исторических отношениях она выливается в фанатичность экстремистского толка, в отрицание ценности, достоинства другой личности. Жертвенность извращает, таким образом, и идейность и доброту. Она враждебна им обоим, а не есть некий специфический продукт одной идейности. А это означает, что противопоставление их друг другу на этом основании неправомерно.