Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

Василенко Иван Дмитриевич

Стоял жаркий июль. Работы в совхозе было много — сенокос. И картошку надо было по второму разу проезжать, а скороспелку копать. Но директор Зуева в Москву отпустил. Не мог не отпустить — Павел Александрович мужик был безотказный и безответный. Работал, когда не входил в штопор, не глядя на часы. И летом и зимой.

Ехал Зуев дневным сидячим поездом. Хоть и советовал директор брать билет на ночной — как-никак удобнее, приезжаешь утром, звони по указанным в бумаге телефонам и шагай по нужному адресу, — Зуев все-таки поехал дневным. С деньгами у него было туговато, а тут еще приятель его, Жорка Баринов, увязался до Ленинграда проводить.

Надо же было отметить отъезд!

Место у Павла Александровича оказалось рядом с окном. Он уселся поудобнее и долго махал Жорке, нетвердо стоявшему на перроне. Поезд наконец плавно тронулся, в последний раз перед окном качнулся что-то кричавший Жорка, поплыли перед глазами лица провожающих, станционные здания.

В поезде Зуева разморило. Нестерпимо хотелось спать, а сосед попался говорливый и занудный. Ехал он в Кисловодск, в санаторий, а билет взял через Москву.

— Свойственник у меня в Москве, понимаешь, — шепотом рассказывал он Павлу Александровичу. — Брат жены. Ну и зовет погостить. Не то чтобы очень, но в письмах напоминает.

«Чего он все шепчет, — злился Зуев. — Аж в ухе щекотно. И журжит и журжит». Ноги у него зудели от жары и новых ботинок на микропоре, а снять их Павел Александрович стеснялся. Наконец краем глаза он увидел, что нарядная дамочка в соседнем ряду запросто скинула свои босоножки, заложила ногу за ногу, да еще красиво подвигала пальчиками с накрашенными ногтями. «А я что, рыжий?» — подумал Зуев и тоже скинул свою обувку.

— Он-то у нас уже три раза гостил, — все шептал сосед. — В прошлом году две недели жил. Да не один, а с дочкой. Что же, я не имею права? Поживу, Москву посмотрю. Тем более ведь приглашал.

— А ты б женке-то наказал, пускай объяснит! — сказал Зуев. Голос у него был громкий и резкий. Сосед вздрогнул и смущенно оглянулся. Но никто на них не смотрел, и он, успокоившись, спросил. Опять же шепотом;

— Чего наказать-то? Чего наказать?

— Да чтобы братец не частил.

— Хорошо советовать! — обиделся сосед. — Намекни только — обидится на всю жизнь. Тоже мне советчик!

«А пошел ты весь… — безразлично подумал Зуев и закрыл глаза. — Я тебя за язык не тянул, балабол», Сосед продолжал что-то рассказывать, но Павел Александрович уже спал, откинув голову на мягкий, затянутый не очень свежей накидкой подголовник. Копна жестких, выгоревших от солнца волос рассыпалась по загорелому, прорезанному глубокими морщинами лбу, одно веко с длинными сивыми ресницами чуть-чуть подрагивало.

Приснился ему жуткий сон. Будто бы они с Катериной, с бывшей женой, несутся по широкой реке на парусной лодке. Ветер свищет в парусах, брызги летят. Катерина забилась в маленькую каютку и смотрит на Павла Александровича будто напуганная кошка. И все просит остановить. А как остановить — он и сам не знает. Рядом так же быстро несется пароход. Узкий такой, востроносый. И кажется, вот-вот они бортами стукнутся и разобьются. А тут еще на лодочке маленькой, между ними, Коленька, сынок. Зуев кричит ему; «Осторожней, раздавим тебя!» А Коленька смеется. Борта все ближе и ближе, и оттолкнуться от того парохода нечем. Но проскочили, не задели сына. И теперь уже впереди головы из вода торчат, люди купаются. И отвернуть нельзя. Зажмурился Павел Александрович, слушает, не чиркнет ли лодка днищем по голове кому-нибудь из купальщиков. Нет. Проскочили и головы. И еще под мостом нависшим проскочили.

Попали на пристань, на конечную. Откуда назад поворачивать. Отлегло у Зуева от сердца — никого вроде не задел, не повредил. Повернул он лодку назад, а та медленно опускаться стала. Вода по ногам плещет, каюту залило. И Катерина уже не Катерина, и впрямь, кошка черная. У Павла Александровича вода уже по щиколотку, потом по колено. Паруса, словно флаги мокрые, обвисли. Горько стало ему на сердце. С этим ощущением горечи и подступающих слез он и проснулся. За окном уже смеркалось. Вдалеке плыл подкрашенный закатом лес. По-домашнему уютно вились дымки из труб над небольшой деревеней.

— …Я начальнику цеха и говорю, — шептал Зуеву в ухо сосед. — Не даешь мне заработать — уйду…

«Не человек, а механизм, — подумал Павел Александрович. — Все шпарит. Небось и не заметил, что я покемарил». Вспомнив про сон, он поежился и мысленно повторил три раза заклинание: «Сон не мой, сон ничей». Когда- то, еще в довоенном детстве, он рассказал матери про страшный сон, а она научила: «Ты, Пашенька, не пугайся — повтори только три раза: «Сон не мой, сон не мой, сон приснился мне чужой». И забудешь про него сразу. И не сбудется ничего плохого.

Он так и делал, когда видел страшные сны. Но однажды вдруг подумал: «А если чужой, значит, кому-то другому будет и страшно и плохо. А если мамане?» И переиначил присказку. Стал шептать: «Сон не мой, сон не мой, сон приснился мне ничей». Как-то рассказал он про это своему брату — Ваське. А тот только посмеялся: нескладушки, неладушки…

— …Токарь я штучный. Ставит меня мастер втулки растачивать. Даю два плана. Вместо шестидесяти сто двадцать. И зарплата, сам понимаешь, — фи-иить!

— Ну и куда потом девать твои втулки? — спросил Зуев.

— Как куда? — удивился сосед и опять оглянулся. Видно, громкий голос Павла Александровича его пугал.

— Ну куда? Ежели их надо шестьдесят, а ты сто двадцать даешь?

Сосед помолчал с минуту, хмуря лоб. Что-то соображал. Потом махнул рукой:

— А!.. Не мое дело. У нас ведь что главное — перевыполнение плана. Вот я и перевыполняю. — Он снова замолчал. Но, видно, молчать было не в его характере.

— А ты-то чего едешь в столицу?

— Брат помер.

— Вон какое дело. — Лицо у соседа стало горестное. — Хоронить, значит. Печальный случай.

— Да уж похоронили, — сказал Зуев. И подумал: «Сейчас бы пива холодненького». Голова у него раскалывалась, словно он и не спал.

— Как же без тебя-то похоронили?

Павлу Александровичу совсем не хотелось отвечать этому липучему шептале, не хотелось вообще разговаривать. Он закрыл глаза и сделал вид, что дремлет, но сосед деликатно подтолкнул его в бок локтем.

— Без тебя, говорю, как же похоронили? Брат все же, родная душа.

— Похоронить — дело не хитрое, — не открывая глаз, буркнул Зуев.

— Ну-ну-ну! — уцепился сосед. — Это у вас, в деревне, нехитрое. А попробуй в городе похоронить?! Ноги себе оттопчешь, место выхаживая, а уж денег…

Павел Александрович не слушал. Ему вспомнилось, как хоронил мать. Все последнее время она жаловалась то на сердце, то на печень, целыми днями высиживала очереди в районной поликлинике, ездила в город, в платную. Врачи ничего у нее не находили, считали притворщицей. Мария Семеновна, их участковая, тонкогубая и высохшая как вобла, сказала как-то Павлу Александровичу, встретив его у магазина: