Аркадиана
Шрифт:
Наверху, над крышами ползет по безупречной прямой линия самолетной траектории. Я вот так же полечу... И будет мне все равно, что здесь происходит...
Надеюсь, что самолет попадется крепкий. Не верю, что судьба заманила меня в ловушку, предварительно подарив шестьсот баксов. Свести счеты так легко бесплатно...
Наконец мы сидим в самолете. За ночь я отбоялась и успокоилась - могу злорадно наблюдать, как опасаются другие. Правда, таких психованных немного - слабонервные граждане в отпуск картошку в деревне окучивают... Теперь меня больше волнует вопрос,
Кругом куча народу. Все распихивают над головами вещи и хлопают дверцами. Публика чистая умеренно, дамы обвешаны дурацкими шляпами, мужчины - цифровыми фотоаппаратами. Детей много. Даже чересчур. В кресле наискосок через проход - двухлетняя кудрявая девочка на руках у папаши. Вдвоем напоминают знаменитую скульптуру под названьем Лакоон... Ребенок извивается как хорошая анаконда, разве что не кольцами. Чувствуется, сейчас устроит рев... Сзади - мамаша с сыночком. У мамаши - кислое выражение хронической усталости от жизни, а у сыночка лет двенадцати шкодливые горящие глаза вращаются от гиперактивности как пропеллер.
Вера наклоняется через меня и смотрит в окно, как там плавно садится борт алиталиа.
– - Господи, как они быстро...
– бормочет она.
– Только что один взлетел.
– - Ну и что?
– говорю я.
– - Как что? Полоса-то одна.
– - Ну на то и диспетчеры, - говорю я.
– - Знаем мы...
– ворчит Вера.
– Этих диспетчеров.
Вдалеке кружатся вороны. Я проверяю ремень. Он, как обычно, безнадежно свободен. Можно подумать, они одних тут американцев возят, охват талии как минимум килограмм на сто двадцать живого веса, не иначе.
– - Смотри, смотри, - говорит Вера.
– Птицы. Что ж их не отстреливают? А если она в двигатель попадет?
– - Ну и что?
– говорю я.
– - Как что? Двигатель из строя выходит.
– - Подумаешь, - говорю я.
– Ну выйдет один. У него их четыре. На остальных долетит.
– - Да?
– говорит Вера и задумывается.
Стюардессы начинают показывать, как одевается спасательный жилет.
– - Смотри, смотри!
– Вера даже приподнимается над креслом, чтобы не пропустить ни слова.
– - Ай, - говорю я и машу рукой.
– Помогли б они кому...
И рассеянно листаю каталог их убогого duty-free.
– - Ты ленивая и нелюбопытная!
– возмущенно говорит Вера и сует мне мешок с леденцами.
– Возьми конфетку, уши заложит. Кстати, почему никто пакеты не раздал?
Загорается табло. Самолет медленно едет к взлетной, и его потряхивает на стыках плит.
– - Не могут ничего путем сделать...
– бормочет Вера.
В соседнем ряду распахивается багажное отделение, и стюардесса бежит закрывать. Где-то свистит. Самолет останавливается, и двигатели взрерывают.
– - Ну, - говорю я и кладу в рот леденец истошно малинового цвета.
– Да поможет нам бог, нам, не верящим в бога...
– -
– А мне все-таки кажется, что-то есть...
Самолет, трясясь, стремительно катится по полосе. Нас неприятно вжимает в кресла. Момент - тряска завершается, полоса за окном меняет угол расположения, и мы уже в воздухе, и вот уже внизу остаются, стремительно опускаясь, верхушки Шереметьевских деревьев. Я судорожно глотаю, чтобы не закладывало уши. Женщина двумя рядами впереди откидывает кресло и механически, как бревно, укладывается спать. Кто-то достает кроссворды, кто-то карты, веселая компания у противоположных окошек гремит и булькает беспошлинным алкоголем. Мы только пролетаем через первое облако, а кто-то уже рванул в туалет.
– - В полете, - говорит Вера, краем глаза следя за табло.
– Хорошо иметь сопровождающего. Чтобы можно было надраться до коматоза и быть уверенной, что тебя доставят в целости и сохранности.
– - Зачем же до коматоза?
– говорю я.
– - Затем, - отвечает Вера.
– Неприятные жизненные моменты надо пропускать мимо. Есть люди, которые даже пломбы под общим наркозом ставят. И правильно. Неприятностей и так много... Вон Мишка... Чего тебе достать? Коньяка?
– - Не хочу коньяка, - возражаю я.
– Хочу рома...
Вера только что купила того и другого.
– - Что же, открывать две бутылки?
– возражает Вера.
– Давай чего-нибудь одно. Давай коньяк...
– она заглядывает мне в глаза.
– Ты же не будешь ром хлестать в чистом виде?..
Приходится открывать коньяк - в общем порыве с окружающими. Вокруг редкое единство народных масс, как на субботнике... Подростки в соседнем ряду - то ли класс, то ли туристическая группа - уже под руководством сопровождающих откупорили такую батарею, что мы рядом смотримся просто воспитанницами монастырской школы.
Мы пьем коньяк, проливаем на колени и друг на друга - тесно тут и неудобно - а вокруг бегают маленькие дети, орут, горланят пьяные подростки, а сыночек усталой мамаши, как слышно, подбегает к ней откуда-то с вопросом:
– - Мам, там дверь, можно, я открою?
– - Открывай, - равнодушно ответствует матушка. Судя по всему, ее уже задолбало отвечать на глупые вопросы. Вера вздрагивает.
– - Сейчас он у меня чего-нибудь откроет, - тревожно оглядывается она.
– Я ему башку сверну, если он что-нибудь откроет...
После второго стакана я понимаю, что пора бы обедать, не все же трескать коньяк без закуски - леденцы не в счет.
Наконец, где-то далеко в проходе появляется обед. Стюардессы не торопятся. В окошко ярко бьет солнце, внизу облачная дымка, ничего не видно. Окошко приходится наполовину зашторить. Кудрявая девочка в лакооновых объятиях ревет, как и ожидалось. Ей вторит кто-то из второго салона. Еще чье-то резвое дитя едва не сваливается по лесенке в багажный отсек. Дама, сидящая рядом с Верой - кажется, теща того лысого, что через проход разгадывает идиотскую шараду - привычно криво косится на наш коньяк. Отвлекается она только на хор, запевающий "Я люблю тебя, жизнь". Кажется, это ребята, которые первыми достали свои запасы. Неудивительно, что они раньше других дошли до кондиции.