Аркадиана
Шрифт:
Нам раздают гофрированные ванночки с вечной курицей и мы ковыряем их содержимое пластмассовыми вилками.
– - Как в дурдоме, - шипит Вера, гоняясь этой вилкой за зелеными горошинами.
Я выпиваю еще стакан и смотрю в окно. По моим прикидкам, внизу должно быть Черное море. Но никакого моря не видно - ни Черного, ни какого еще.
– - Надеюсь, соседская армия сейчас ничему не учится, - говорю я озабоченно.
– - Типун тебе на язык, - говорит Вера и поднимается с кресла.
Она уходит. Я убираю столик, откидываюсь на спинку и отключаюсь. Если сейчас вся эта механика свалится, я, как всегда, провороню самое интересное. Обидно будет... Когда я прихожу в себя, самолет
– - Интересно, что это, снег?
– спрашиваю я, протирая глаза.
Вера через меня наклоняется к окошку.
– - Нет, этого не может быть, - заявляет она уверенно.
– Какой снег! Тут Африка напротив.
Самолет вздрагивает и еще снижается. Я замечаю, что табло горит, но дети бегают, и очередь в туалет тоже не убавилась. Думаю, мы так и сядем с каким-нибудь клиентом на унитазе.
Самолет кренится на одно крыло. Горы обрываются, и внизу вспыхивает матовым бирюзовым свечением море. Средиземное. Настоящее. Видны безмятежные яхты на воде. Самолет кренится еще. Хоть и понятно, что это разворот перед заходом на посадку, но все равно неприятно. Очень не хочется, чтобы он сейчас разбился - когда мы уже долетели до такой красоты. Вот он в последний, третий раз ложится на крыло, выравнивается и заходит на глиссаду. Море пропадает, теперь видна желтая земля, ангары, постройки... вот внизу мелькает шоссе с ползущими автобусами, является вдалеке здание аэродрома, наш самолет касается колесами земли и трясется на тех же асфальтовых неровностях, что и в родном Шереметьево, а весь салон разражается бурными аплодисментами. Кто-то из наиболее пьяных кричит "Ура!", а максимально трезвые шустро отстегнули ремни и дергают свои сумки, едва не роняя на головы сидящих. Впереди не спеша ползет самолетик люфтганзы. Я прикидываю, что эти гады сейчас рванут на паспортный контроль, а нам как всегда достанется хвост от очереди.
Вот мы уже стремительно ковыляем по зеркальному полу аэропорта, и Вера на ходу вырывает из сумки по одной долларовые десятки. Смуглый турок в окошке с потрясающей скоростью лепит марки в паспорта - даже, по-моему, не смотрит, куда лепит. Работай он со скоростью Шереметьевских погранцов, мы застряли б тут на полдня, как минимум.
Рядом с долларовым окошком - окошко евроидное. Разницей курсов никто не заморачивается. И там и там по двадцать единиц. У евроокна никого. Даже немцы не хотят платить двадцать евриков вместо двадцати баксов.
– - Ну, - говорит Вера, когда мы скатываемся вниз по лестнице, со второго этажа на первый.
– Осталось только, чтобы наш багаж они не услали в Испанию...
Вместе с нами из Шереметьево грузился рейс на Малагу.
Но багаж на месте, крутится на ленте транспортера, две скромные сумочки, почти не видные за грудой внушительных чемоданов, которые бойкие отцы семейств споро волокут к выходу, к охраннику, чуть не сбивая по дороге зазевавшихся. Состоятельные люди в первом поколении - это не заевшиеся буржуа, у этих ребят на дороге лучше не стоять...
На выходе нас оглушает душный и жаркий воздух Анталии. Печет солнце, далекие горы в пыльной дымке и еле видны. Впереди строем стоят турпредставители под разноцветными вывесками. Шустрый турок в белой рубашке и дурацком форменном галстучке, сверившись со списком, отправляет нас к автобусу. Зайдя ему за спину, я оглядываюсь. На турке какие-то полупрозрачные белые брючки, натянутые на полупрозрачные ж трусы. Вера оборачивается вместе со мной.
– - Не кидайся на людей на полдороге, - замечает она вполголоса.
– Мы еще на место не приехали.
– - Я вовсе не кидаюсь, - отвечаю я оскорбленно.
–
Мы залезаем в чистенький автобус, садимся, прикинув стороны света (в каком направлении поедем, и где сейчас солнце) и Вера хватается за трубочку кондиционера. Зрелище пыльной раскаленной котловины за окном с размытыми горами на горизонте внушает некоторую тоску. Я вытаскиваю из сумки припасенную бутылку воды.
Один за другим, переваливаясь через лежачих полицейских, со стоянки выезжают автобусы. В нашем проводят перекличку, захлопывают двери, и автобус трогается с места. Попетляв во подъездным путям аэропорта, он выезжает в город, проплывает мимо Шератона и берет курс на запад. Мимо один за другим проходят кварталы страшного раскаленного бетонного города. Колонии многоэтажных раскиданы по обезвоженному грунту, как сухой хворост. Повсюду вывески на разных языках, в том числе и на русском, выжженная трава, снова домики, домики и домики...
– - Это все наше, - заявляет Вера, не слушая гида, который коряво несет вступительную чепуху, и тычет пальцем в окно.
– Это все на наши деньги...
Вид у нее при этом оскорбленный, словно на ее личные средства построена половина всей Анталии .
– - Дай рому...
– тяну я.
– Ну дай рому, противная... Нам же еще ехать и ехать...
Мы разводим ром теплой водой и тихонько, прячась за спинками сидений, выпиваем за успех путешествия. Гид скучно перечисляет экскурсии, выключает микрофон, и вместо его лекции раздается музыка, подобранная консультантами по менталитету. Тут просыпается какой-то не успевший протрезветь дядя, и спросонья рявкает на весь автобус:
– - Я сюда зачем приехал, Филю слушать?
Мужская часть автобуса злорадно и солидарно хохочет. Музыку выключают, меняют на тихие турецкие завывания, и автобус успокаивается.
Уходит мимо окон русло болотистой речки, и мы забираемся на скальный серпантин. Когда автобус взмывает вверх, в обзоре возникает роскошное море с деталями, усиливающими кадр: островки, креветочные сети и яхты. Пролетают пушистые сосновые ветки с иголками в палец длиной. Я физически, зудом дорожной пыли на коже, чувствую, что скоро накину это море на плечи, как мягкий теплый мех.
На сухой обочине появляется табличка с названием тоннеля.
– - Загадывай желание, - шепчет Вера, Устраивается в кресле прямо и зачем-то закрывает глаза - словно эта поза космонавта катализирует исполнение желаний.
Что-то не верится в их туристические басни. Сколько раз я пересекала тоннель под Гидропроэктом, и все хоть бы хны, а он, по-моему, круче. Во всяком случае, лампы в нем горят. Даже не хочется гневить бога лишний раз своими просьбами.
– - Ну что тут пожелать...
– шепчу я.
– Только благополучно доехать, со скалы не сорваться.
Насколько я знаю турецкие дороги, пока будет с нас.
Вечер. Мы сидим, развалясь на плетеных креслах, в холле отеля и играем в карты. Колода куплена в местной сувенирной лавочке и примечательна тем, что у каждой карты своя рубашка - с фотографиями пляжей, минаретов и колонообразных развалин. Местное ноу-хау. Чтобы успешно играть, не надо труда кропить колоду. Достаточно иметь хорошую память.
Но память ущербная, а напрягаться лень. Я просто играю для души. Проигравший лезет под стеклянный столик и кричит петухом. Одна немецкая семья уже на всякий случай отсела от нас подальше. Наверное, подумали, что дальше мы будем клевать окружающих. Русские семьи глядят с любопытством и не удивляются. Что отличает наших людей - это привычка к любому возможному идиотизму.