Артур и Джордж
Шрифт:
– А как же? В два приема. Во-первых, попросил, чтобы этот предмет нарисовала для меня миссис Грейторекс. Именно после этого мистер Вуд опознал в нем конский ланцет. А во-вторых… – для пущего эффекта Артур выдерживает паузу, – я получил его в свое распоряжение.
– Он у вас?
Артур кивает:
– Хотите – могу показать.
Лицо Джорджа искажается тревогой.
– Да не здесь, не бойтесь. Я его с собой не ношу. Он хранится в «Подлесье».
– Можно спросить, как вы его раздобыли?
Артур потирает нос. Потом сдается.
– На него набрели Вуд с Гарри Чарльзуортом.
–
– Понятно, что орудие преступления требовалось заполучить до того, как Шарп успеет от него избавиться. Он знал, что я приезжал в их края и напал на его след. Он даже тщился посылать мне примерно такие же письма, какие раньше писал вам. Угрожал мне изъятием жизненно важных органов. Будь у него возможность пошевелить мозгами обоих полушарий, он бы запрятал эту штуковину так, чтобы ее сто лет было не найти. Вот я и дал поручение Вуду и Гарри на нее набрести.
– Понимаю. – Такое ощущение возникает у него в тех случаях, когда клиент начинает доверительно рассказывать ему такие вещи, каких ни один клиент не должен открывать поверенному, даже своему… в особенности своему. – А с Шарпом вы беседовали?
– Нет. Полагаю, это ясно из моего «Меморандума».
– Да, конечно. Прошу меня простить.
– Тогда, если нет возражений, я приложу «Меморандум о возбуждении дела против Шарпа» к остальным материалам, подготовленным для подачи в Министерство внутренних дел.
– Сэр Артур, у меня нет слов, чтобы выразить мою благодарность за…
– И не надо. Я, черт побери, затеял эту волокиту не потому, что ждал вашей благодарности, которую уже слышал многократно. Я затеял ее потому, что вы невиновны и мне стыдно за работу судебно-бюрократической машины этого государства.
– И все же никто другой не смог бы сделать столько, сколько сделали вы. Да еще в такие сжатые сроки.
«У него это звучит примерно так, будто я провалил дело, – думает Артур. – Нет, не глупи – просто он куда больше заинтересован в своем оправдании, причем гарантированном, нежели в обвинении Шарпа. Оно и понятно. Прежде заверши пункт первый, а уж потом переходи ко второму – как еще может рассуждать осмотрительный юрист? А я веду наступление по всем фронтам одновременно. Его просто тревожит, как бы я не упустил из виду мяч».
Но позднее, когда они распрощались и Артур взял кэб, чтобы ехать к Джин, его начали одолевать сомнения. Как там говорится? Люди готовы простить тебе все, но только не оказанную тобой помощь. Как-то так. А здесь, вероятно, реакция оказалась еще и преувеличенной. При ознакомлении с делом Дрейфуса его поразило, что многие из тех, кто пришел на помощь этому французу, кто страстно выступал в его защиту и расценивал его дело не столько как великую битву Правды с Ложью или Законности с Беззаконием, сколько как объяснение или даже определение их родной страны, – что многие из них были далеки от восхищения полковником Альфредом Дрейфусом. Его считали сухарем, холодным педантом, отнюдь не источавшим нектара благодарности и человеческого доброжелательства. У кого-то сказано: жертва обычно недотягивает до мистического ореола того, что с ней приключилось. Типично французское изречение, но оттого не обязательно ошибочное.
Впрочем, и это, быть может, несправедливо. Впервые увидев Джорджа Эдалджи,
Прибереги свою досаду для других, сказал себе Артур. Джордж – хороший парень, да к тому же он невиновен, но это не повод требовать от него святости. Требовать от него большей благодарности, чем он может выразить, – это все равно что требовать от каждого критика провозглашения гениальности любой твоей новой книги. Да, прибереги свою досаду для других. К примеру, для капитана Энсона, чье письмо, доставленное нынче утром, содержало очередной пример хамства: категорический отказ признавать, что животных могли калечить при помощи конского ланцета. И в довершение всего – безапелляционное: «На вашем рисунке – примитивный медицинский ланцет для вен». Вот так-то! Артур не стал беспокоить Джорджа этой дополнительной провокацией.
Помимо Энсона, раздражение вызывал и Уилли Хорнунг. Зятек выдал новую шутку, которую за обедом пересказала Конни. «Что общего между Артуром Конан Дойлом и Джорджем Эдалджи? Не знаешь? Сдаешься? И одного и другого быстро выпускают». Артур беззвучно зарычал. «Быстро выпускают» – это остроумно? Если абстрагироваться, кое-кто, по мнению Артура, мог бы сказать, что да. Но на самом-то деле… Или он уже теряет чувство юмора? Говорят, в пожилом возрасте такое случается. Нет уж… дудки. Тут он уже начал раздражать сам себя. И впрямь очередная примета пожилого возраста.
Тем временем Джордж оставался в Гранд-отеле, все в том же салоне с письменными принадлежностями. Настроение у него было хуже некуда. Он выказал сэру Артуру позорную непочтительность и неблагодарность. И это после долгих, долгих месяцев, в течение которых тот работал над его делом. Джордж сгорал со стыда. Необходимо отправить ему письмо с извинениями. И все же… все же… добавлять что-либо к тому, что он уже сказал, было бы нечестно. Точнее так: скажи он больше того, что уже сказано, пришлось бы волей-неволей быть честным.
«Меморандум о возбуждении дела против Ройдена Шарпа», подготовленный сэром Артуром для отправки в Министерство внутренних дел, он прочел. И конечно же, неоднократно. Причем с каждым разом утверждался в своем впечатлении. Вывод, неизбежный профессиональный вывод сводился к тому, что этот документ никак ему не поможет. А вдобавок, по его разумению (о чем он даже заикнуться не посмел во время их беседы), позиция сэра Артура, требовавшего возбудить дело против Шарпа, смахивала, как ни странно, на позицию Стаффордширского полицейского управления, возбудившего дело против него самого, Джорджа Эдалджи.