Артур и Джордж

Барнс Джулиан Патрик

Тяжело опустившись на кровать, Артур стал вспоминать свои непозволительные путешествия в Йоркшир: как они с Джин, изображая невинность, прибывали и уезжали разными поездами. Инглтон находился в двухстах пятидесяти милях от Хайндхеда; там было безопасно. Но он смешивал безопасность и честь. С годами это, по всей вероятности, поняли все. А что такое английская провинция, если не водоворот сплетен? Пусть Джин находилась там под неусыпным присмотром, пусть они с нею ни разу не ночевали под одной крышей, он оставался знаменитым Артуром Конан Дойлом, который некогда венчался в местной церкви, а нынче разгуливает по горам и долам с посторонней женщиной.

А ведь был еще Уоллер. В своем блаженном самодовольстве Артур даже не задавался вопросом, как смотрит на это Уоллер. Матушка одобряла – вот что главное.

Кого заботило мнение Уоллера? А тот, человек безмятежный и легкий в общении, никогда не опускался до грубостей. Он держался так, словно верил в любую предлагаемую ему легенду. Якобы чета Лекки давно состоит в дружбе с Дойлами, а матушка всегда тепло относилась к их дочурке. Уоллер привычно ограничивался тривиальными любезностями вкупе с тривиальной предусмотрительностью. При игре в гольф не говорил ему под руку, что Джин Лекки – привлекательная девушка. Но Уоллер сразу заметил бы подводные течения. Не исключено (боже упаси), что за спиной у Артура он обсуждал ситуацию с матушкой. Нет, лучше об этом не думать. Но в любом случае Уоллер что-нибудь заметил бы и все понял. А кроме всего прочего, – для Артура это осознание было самым болезненным, – Уоллер получил бы право смотреть на него с чудовищным самодовольством. Когда они стреляли куропаток или выбирались на хорьковую охоту, ничто не мешало Уоллеру припомнить вернувшегося из Австрии школяра, который, узрев в нем кукушонка в чужом гнезде, но ничего не зная наверняка, заносился, строил неистовые домыслы и сгорал от неистового смущения. Однако по прошествии многих лет Артур стал наезжать в Мейсонгилл, чтобы украдкой провести время с Джин. И теперь Уоллер получил все основания для молчаливого, безропотного и оттого еще более нестерпимого и высокомерного морального отмщения. Ты еще смел меня осуждать? Ты мнил, будто знаешь жизнь? Ты отважился подвергать сомнению честь родной матери? А теперь заявляешься к нам, чтобы использовать и меня, и родную мать, и всю деревню для прикрытия своих шашней? Берешь материнскую двуколку и вдвоем с возлюбленной катаешься мимо церкви Святого Освальда. Думаешь, люди ничего не замечают? Думаешь, у твоего шафера отшибло память? И ты еще твердишь себе и другим, что поступаешь по чести?

Нет, хватит. Артур слишком хорошо знал эту спираль, знал ее нисходящие искушения и к чему конкретно они ведут: к летаргии, отчаянию и самоосуждению. Нет, нужно придерживаться фактов. Его действия матушка одобряла. Равно как и все окружающие, кроме Хорнунга. Уоллер помалкивал. Туи всего лишь предостерегла Мэри, чтобы для девочки не стал потрясением его повторный брак, – так выразилась любящая, заботливая жена и мать. Больше Туи не сказала ничего, а следовательно, ничего и не знала. Мэри тоже ничего не знала. Ни живым, ни мертвым не будет легче от его самоистязания. А жизнь должна продолжаться. Туи это понимала; Туи не противилась. Жизнь должна продолжаться.

От доктора Баттера пришло согласие на встречу в Лондоне; другие корреспонденты не проявили такой отзывчивости. У Джорджа никаких дел в Уолсолле никогда не было. Мистер Митчелл, директор Уолсоллской гимназии, сообщил, что за последние двадцать лет ученика по фамилии Шпек в списках у них не значилось и, далее, что предшественник его, мистер Олдис, достойно отдал своему делу шестнадцать лет, а потому любые домыслы о его позоре или смещении с директорского поста – это нонсенс. Министр внутренних дел мистер Герберт Гладстон, выразив свое восхищение и уважение сэру Артуру, добавил несколько абзацев похвал и пустословия, чтобы затем с сожалением отклонить возможность очередного пересмотра дела Эдалджи, уже неоднократно направлявшегося на пересмотр. Последний из полученных ответов был написан на фирменном бланке полицейского управления Стаффордшира. «Уважаемый господин, – начиналось оно, – мне было бы необычайно интересно узнать мнение Шерлока Холмса на предмет реального дела…» Но шутливый тон не означал готовности к содействию: капитан Энсон не намеревался идти навстречу сэру Артуру. Для передачи полицейских протоколов частному лицу, пусть даже самому выдающемуся, прецедентов не имелось, как не имелось их и для допуска частного лица к опросу подчиненных капитана Энсона. Более того, поскольку в намерения сэра Артура явно входила дискредитация Управления полиции Стаффордшира,

руководитель этого подразделения не усматривал ни стратегической, ни тактической целесообразности взаимодействия с противником.

Воинственная прямолинейность этого отставника-артиллериста была, с точки зрения Артура, предпочтительнее экивоков политика. В будущем он не исключал возможности расположить к себе Энсона; впрочем, военные метафоры навели Артура на размышления о том, что вместо общепринятого ответа своим оппонентам – выстрелом на выстрел, экспертизой на экспертизу – он вполне способен начать массированный артиллерийский обстрел и разнести их позиции. Собственно, почему бы и нет? У них есть один графолог – Артур, со своей стороны, выставит нескольких: не только доктора Линдсея Джонсона, но еще, возможно, мистера Гоуберта и мистера Дугласа Блэкберна. А если у кого-то не вызовет доверия мистер Кеннет Скотт с Манчестер-Сквер, Джорджа проконсультируют несколько других специалистов по глазным болезням. Если Йелвертон брал противника измором и добивался удовлетворительных результатов, пока не оказался в патовой ситуации, то Артур теперь прибегнет к максимально силовым методам и двинется в наступление по всем фронтам.

С доктором Баттером они встретились в Гранд-отеле на Черинг-Кросс-роуд. На сей раз Артур, вошедший со стороны Нортумберленд-авеню, появился вовремя и не стал исподтишка разглядывать судебно-медицинского эксперта. О личности этого человека он заранее составил представление по его свидетельским показаниям: уравновешен, осмотрителен, не склонен к безосновательным или произвольным спекуляциям. В зале суда он утверждал лишь то, что подкреплялось его наблюдениями; для защиты это было выгодно в отношении точек крови, но невыгодно в отношении волосков. В итоге показания Баттера в большей степени, чем свидетельства шарлатана Гаррина, способствовали отправке Джорджа в Льюис и Портленд.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы нашли для меня время, доктор Баттер. – Они устроились в том же салоне с письменным столом, где не далее как пару недель назад Артур составил первое представление о Джордже Эдалджи.

Судебно-медицинский эксперт улыбнулся. Этот интересный седовласый мужчина был лет на десять старше Артура.

– Я только рад. Мне представилась возможность поблагодарить того, кто написал… – здесь, если только Артуру это не померещилось, образовалась микроскопическая пауза, – «Белый отряд».

В ответ Артур улыбнулся. Общение с полицейскими медиками всегда оказывалось для него не только поучительным, но и приятным.

– Доктор Баттер, могу ли я рассчитывать на откровенный разговор? То есть я высоко ценю ваши показания, но у меня остались некоторые вопросы и, так сказать, соображения, которые хотелось бы обсудить именно с вами. Разговор будет сугубо конфиденциальным; я обязуюсь не повторять ни единого вашего слова, не предоставив вам возможности его подтвердить, исправить или попросту взять назад. Это приемлемо?

Заручившись согласием доктора Баттера, Артур для начала перебрал с ним те показания, которые на суде прозвучали наименее противоречиво или, во всяком случае, неопровержимо с точки зрения защиты. Бритвы, обувь, различные пятна.

– Учитывая характер преступления, которое инкриминировалось Джорджу Эдалджи, не удивило ли вас, доктор Баттер, что следы крови на одежде оказались столь незначительными?

– Нет, не удивило. Точнее, вы слишком широко ставите вопрос. Если бы Эдалджи заявил: да, это я покалечил пони, вот орудие преступления, вот одежда, в которой я пошел на преступление, и сообщников у меня не было, то я был бы вправе высказать собственное мнение. И тогда я бы вынужден был вам ответить: да, меня это удивило и даже поразило.

– Но?

– Но мои показания, как всегда, ограничивались тем, что мною установлено: на таком-то предмете одежды имеется такое-то количество крови млекопитающего и так далее. Об этом я и заявил. А если мною не установлено, каким образом и в какой промежуток времени туда попала кровь, то я и не позволяю себе дальнейших комментариев.

– Со свидетельской трибуны – определенно нет. Но если между нами…

– Если между нами, я считаю, что при нанесении резаной раны кровотечение у лошади будет сильным и человек не сможет регулировать направление кровотока, особенно в ночной темноте.