Assassin's Creed: Shards
Шрифт:
– Не всех, - отрезал тот.
– Толпа идет лишь за именем, за славой, за слухами - поверив в то, что он посланник с Небес. Толпа никогда не идет за истинным учением, она не в силах понять его. Стоит одному из его учеников направить на нас перст и сказать “он молвил” - и мы будем сметены и стерты в прах до заката. Его изначальные слова так исказили непониманием, что вся истина уже затерялась.
– Ничто не истинно, Кайафа, - Пилат горько приподнял уголок губ.
– Тебе ли напоминать об этом?
Настала очередь Кайафы покачать головой и, прищурив карие
Если бы это только было возможно.
– Зачем тебе, префект, его жизнь? Пока в нем не разочаровались, у нас есть шанс воспользоваться ситуацией. Давно ли фигура, именем и мученической судьбой которой можно будет управлять тысячами тысяч, сама шла к тебе в руки?
Первосвященник со смешком стянул с шеи крест, такой неподходящий для иудеев и такой необычный для этого времени, и вложил его себе в ладонь.
– Вспомни, с чего мы начались, Понтий. Каин осмелился бросить вызов Предтечам, осмелился восстать вновь, убив их любимца, хотя бунт уже сошел на нет, - первосвященник шире раскрыл ладонь, и алый крест, отразив солнце, показался прожженной до кости плотью.
– И кто теперь Каин, а кто Авель? Когда умирают последние, кто знает Правду, вывернуть ее наизнанку ничего не стоит. Вот только в этот раз власть над Правдой будет в наших руках.
Пилат вызывающе прищурился:
– Ты хочешь добровольно стать таким же проклятым, как Каин?
– Когда синедрион в последний раз собирался, у меня спрашивали: “что нам делать? Этот человек творит чудеса. Если оставим его так, то все уверуют в него, и придут римляне и огнем и мечом вырвут скверну из места нашего и народа”, - Кайафа помедлил, и если бы Пилат не знал его лучше, то решил бы, будто он собирается с мыслями.
– И я сказал им: “лучше будет нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб.”
Он перевернул ладонь, и крест выпал из смуглых пальцев, упруго подпрыгивая на цепочке, не давшей ему упасть на камни.
– Малая жертва?
– Да, префект.
– Мне не по нраву…
– Ты же понимаешь, что он сам все видел, Понтий. Он знает, что у нас нет иного выхода, и он сам захотел такого конца: умереть за свою собственную Истину. Его смерть, в отличие от столь многих других, не будет напрасной, - первосвященник поморщился.
– Так к чему это представление?
Пилат не отводил глаз от мерно раскачивающегося алого креста. Будто маятник судьбы, который неумолимо подминает под свой такт желания, сомнения… Жизни.
– Так значит, распять?
– Для тебя это не должно быть сложно. Ты же любишь казнить настоящих бунтовщиков - так вот и притворись, что это просто один из них.
***
Солнце все так же сушило уставшую землю, заставляя ее покрываться мучительными уродливыми трещинами, от одного только взгляда на которые нестерпимо начинало жечь подошвы ног.
Солнцу не было дела ни до горы Голгофы за стенами города, ни до трех крестов, что были вонзены в нее еще вчера. Не
Один - с полными горстями надежд и возможностей. Другой - с уставшими глазами, не в силах больше решать за целый мир.
– Перед тем, как я послал его на крест… - голос префекта был глух, как никогда.
– Он сказал мне, что рухнет Храм старой веры и возникнет новый Храм - Истины. И не будет власти ни Цезаря, ни какой-либо иной, а человек перейдет в царство справедливости и все той же истины, где вообще не будет надобна никакая власть.
Каиафа отвернулся, вцепляясь ладонями в резные перила балкона, а искрящееся золотое солнце незримо вздрогнуло на небосводе - и переломилось об столь же золотой купол Храма Соломона, будто не в силах совладать с его мощью.
– Для этого людям следует прежде перейти в царство совести, - первосвященник с трудом оторвал взгляд от здания, чтобы снова встретить серые глаза префекта.
– А они явно не перейдут в него сами по себе. Вспомни Варраву, отпущенного лишь потому, что так научили толпу мы, сильные мира сего, - неожиданный порыв ветра взметнул полы темных одежд, на миг уподобляя их черным крыльям.
– И пока люди не думают, пока люди не чувствуют и не Понимают, им нужна власть. Твердая власть, которая не допустит разгула хаоса и беспорядка.
Кайафа едва заметно насмешливо приподнял уголок губ. Он не договорил, но взгляд карих глаз в полной мере выражал несказанное.
“Не такая власть им нужна, как твоя, префект”.
– Настанут времена, Понтий, когда его ученики будут распинать, убивать и жечь все вокруг во имя его величия. Когда Варравы, сменяя других Варрав, будут грабить и насиловать с его именем на устах, а менялы, которых он сам выгнал из Храма, торговать, славя и превознося его, - в этот момент стекло в голосе Кайафы все же лопнуло, и режущими осколками брызнуло по балкону эхо удара.
– И так было бы с любым подобным пророком-мучеником, вот только убив его сами, мы знаем, что делать и чего ожидать. На этот раз мы - храмовники, люди старого Храма, держим Правду и Порядок в своих руках, и нам самим придется нести свой крест - через кровь, через смерть и через огонь, если потребуется.
Пилат повернулся лицом, привычно щуря серые глаза, и Кайафа поймал его взгляд, приподнимая уголок губ чуть более открыто, но все еще без единой капли веселья. Солнце разливалось по небосводу, затапливая город в золотом пламени, и совсем рядом громада Храма Соломона незыблемым столпом ввинчивалась с холма в сияющее небо.
– Храм не рухнет, покуда его держим мы.
========== V. 1829 н.э.: Согласие. Французское королевство, Париж ==========
Площадь Согласия молчала под тяжелым свинцовым небом, обещавшим в течении часа развалиться на части и опрокинуть на Париж холодный дождь. Казалось, не так давно здесь, под таким же небом, чернел от крови острый клинок гильотины и озверевшая толпа кричала: “Свобода или смерть!” - а прошла уже треть века.