Assassin's Creed: Shards
Шрифт:
Не верится, что кто-то еще мог остаться.
– Это последняя атака, - магистр склоняется ко мне с седла. – После нее мы отступим за стены.
На этот раз команда прекратить стрелять не доносится до нас сверху, даже когда первые ряды армии Аль-Ашрафа погибают под копытами наших коней.
Руку давно свело судорогой усталости, и теперь я ориентируюсь только на крики на чужом для меня языке.
Я вижу, как очередной сарацин заносит саблю, чтобы ударить одного из моих братьев в спину, и, вонзив шпоры в бока коня, успеваю лишить его головы прежде,
Брат оборачивается ко мне и успевает лишь благодарно кивнуть, прежде чем схлестнуться с новым врагом. Я узнаю его по черной копоти на правой стороне шлема, - это Жерар де Монреаль, и он чудом выжил вчера, когда снаряд с греческим огнем взорвался совсем рядом.
Мой меч застревает в пластинах брони убитого врага. Я скорее чувствую, чем вижу уже заносящего саблю нового сарацина – и в последний миг уворачиваюсь. Со странно громким хрустом оружие подрубает ногу моей лошади.
Я выпутываю сапог из стремени, но слишком поздно: конь утягивает меня вниз, и при падении я с размаху бьюсь головой об камень, что еще недавно был частью первой стены.
Койф и шлем принимают на себя большую часть удара, но в глазах все равно темнеет, а через тело проходит горячая волна боли.
Нависший надо мной сарацин безжизненно валится на землю, и мой брат протягивает мне руку.
Я поднимаюсь и снова бьюсь: с остервенением, таким, какого не испытывал еще никогда – с остервенением, больше похожим на отчаяние.
Очередной враг падает на камни, когда мой взгляд вылавливает из дыма на обломках стены наверху белую тень.
Тень натягивает тетиву, и стрела бесшумно растворяется в гуле сражения.
Рядом со мной отражает полыхающий огонь кривая сталь, и я больше не смотрю наверх. Брат, спасший мне жизнь, снова приходит на помощь. Серия ударов, искаженное болью смуглое лицо – сарацин падает, и вокруг нас образуется пустое пространство.
Откуда-то сзади доносится отчаянный возглас:
– Сеньор! Прошу, не оставляйте битвы. Без вас нас ждет неминуемое поражение!
И тихое в ответ:
– Прости, мой брат, но я не могу.
Я оборачиваюсь ровно в тот момент, чтобы увидеть, как начинает заваливаться с коня Великий Магистр.
***
– Прости меня… - фра Гильйом бледнее мела, и горькие складки, залегшие в уголках его рта еще в тот день, когда народ Акры назвал его предателем за попытку выкупить у врага их жизни, сейчас особенно выделяются на лице.
Он отказался от помощи, отказался от того, чтобы кто-то покинул поле боя ради того, чтобы вытащить из раны стрелу с орлиным оперением.
– Магистр, я, - и я не придумываю, что могу ему сказать. Я проклинал себя, проклинал поспешность, с которой он выходил на битву, проклинал неполный доспех, на этот раз все-таки ставший причиной его смерти. Ничего обнадеживающего сейчас нет в моем сознании, а перед глазами лишь тела, тела, обугленные тела и застывшая черная кровь.
И белая тень на разрушенной башне, натягивающая тетиву.
– Я виноват, - едва размыкая губы, шепчу я. – Это я виноват,
На его лице на мгновение проявляется прежняя решимость, и он резко садится – будто не чувствуя боли – и, вцепившись в алый крест на моем покрытом кровью и пылью сюрко, тянет на себя.
– Не смей сдаваться, - каждое слово как удар кузнечного молота приходится по сознанию. – Когда ты сдашься, ты умрешь. И все, кто здесь, умрут вместе с тобой.
Я киваю, не в силах что-либо сказать.
– Бернар, брат мой, я прошу тебя… - но на этот раз боль берет верх, и магистр мучительно сжимает в кулаке крест на моей груди, пытаясь договорить. Я подхватываю его под плечи, и он позволяет опустить себя обратно на жесткую кровать, столько лет служившую ему ложем и теперь становящуюся смертным одром.
– Прошу тебя, - упрямо продолжает Гильйом. Из уголка его губ бежит кровь, и он раздраженно сплевывает в сторону, прежде чем договорить. – Не дай Жерару остаться здесь навсегда… забери его во Францию. Он слишком важен для Ордена. Он будет нужен моему преемнику.
… Нет.
– Я не сбегу!
– Ты никогда не сбегал, - устало обронил магистр. – Но я прошу тебя, брат. Это моя последняя просьба.
Я растерянно опускаю глаза, разрываясь между долгом перед братьями, долгом перед городом, который я поклялся защищать до своей смерти, - и долгом перед ним; перед человеком, давшим мне все, что я сейчас имею. Или по крайней мере все то, что я имел до сегодняшнего дня.
«Когда ты сдашься, ты умрешь. И все, кто здесь, умрут вместе с тобой».
Я вздрагиваю и снова перевожу взгляд на магистра. Тот наблюдает из-под полуопущенных век, и тень былой улыбки касается его губ.
Он знал мой ответ раньше, чем я сам.
Дверь гулко распахивается за моей спиной – и я оборачиваюсь, уже наполовину выхватив меч из ножен. Но на пороге стоит маршал Госпиталя, и в его темных глазах такая горечь, что, мне кажется, могла бы расколоть небо на части.
Он молча опускается на колени рядом с кроватью магистра и все так же, без единого слова, касается губами его руки. А потом говорит так тихо, что я в какой-то момент сомневаюсь, говорит ли он вообще:
– Я тоже счел тебя предателем – в тот день. Но потом я смотрел, как ты отдаешь свои корабли женам и их детям, смотрел, как ты возглавляешь вылазки против врага, не боясь погибнуть, смотрел, как ты в первом ряду сражаешься за то, что тебе дорого. Я смотрел… И понял, что, сам погрязнув в гордыне, я очернил и тебя.
Маршал перевел дыхание и тяжело сглотнул:
– Спасибо, что помог мне… Понять. И прости меня. Прости меня, если сможешь, брат.
– Я никогда не держал на тебя зла, фра Мэтью, - тихо откликается Гильйом и поворачивает руку, чтобы сжать его пальцы. – Да благословит тебя Бог.
В этот момент мне до боли хочется выкрикнуть в потолок о том, что нет никакого Бога, никто на нас не смотрит и никогда не смотрел, а потому никому нет дела до того, почему умирают сильные, а трусы остаются жить.