Атлантическая премьера
Шрифт:
– Ну, все, – сказала Мэри. – Теперь завтра утром мы встанем на рейде Гран-Кальмаро.
– И что, вам больше не нужно вмешиваться в управление?
– Нет. Только в каких-то экстренных случаях, если ситуация не предусмотрена в памяти главного компьютера.
– Тем не менее спать я вас не отпущу до тех пор, пока не выспится Марсела и не приведет вам на смену Синди.
– Ну что ж, посидим вместе. Хотите кофе? Не дожидаясь моего согласия, она нажала какую-то кнопку, и из окошечка на панели приборной доски выехали две пластмассовые чашечки,
– Спасибо, – сказал я, отхлебывая бодрящий напиток. – Вы сами все это сконструировали?
– Нет, автомат такого рода был разработан в другом месте, а я просто пристроила его сюда. Мне хотелось сделать яхту, на которой человек будет ощущать себя немножко Богом, Господином вещей.
Я поглядел на нее с интересом. Почему-то мне казалось, что извращении – это малоразвитые и тупые бабы, у которых вся энергия уходит в свой неполноценный секс. А в этой стриженой головке, оказывается, были какие-то мысли, технические и философские идеи.
– А у вас пушинка в волосах, – сказал я с нежностью, какой сам от себя не ожидал, и снял с макушки Мэри невесомое перышко, то ли потерянное чайкой, то ли вылезшее из подушки. Мэри вздрогнула, будто я ее ударил, и, подняв на меня свое грубоватое, немного припухшее от усталости лицо, посмотрела с интересом. Глаза у нее были темно-карие, глубокие. В них была и задумчивость, и искорка озорства.
– Вы что, желаете осуществить свою угрозу? – спросила она.
– Какую? – Я столько раз угрожал сегодня разным людям, что позабыл, что она имеет в виду.
– Вы днем заявили, что изнасиловать лесбиянку с мужскими наклонностями доставит вам удовольствие. Поскольку ваша соратница ни слова не знает по-английски, она об этом не догадывается.
– Вы полагаете, что изнасилование начинается со снятия пушинки? – удивился я.
– Это может быть первым шагом, за которым последуют более решительные действия.
– И вы их, конечно, очень ждете? – съехидничал я.
– Жду, – ответила она, – потому что знаю, с кем имею дело. Конечно, силы у вас немало, но я постараюсь так исцарапать вам морду, что у вашей подружки не будет ни малейшего сомнения в вашей неверности.
– Этим вы подпишете себе смертный приговор. Марсела вас застрелит.
– Но и вам не поздоровится. Она напишет на вас жалобу в Центральный Комитет, и вас расстреляют, как «врага народа».
– Не верьте тому, что выдумывают отщепенцы и подонки, бежавшие из России,
– я мысленно поблагодарил еще раз покойного Комиссара за то, что в моей памяти сохранилось кое-что из его лекций, – все они педерасты и жулики, содержащиеся на деньги ЦРУ и «Интеллидженс сервис». А вам очень идут ваши маленькие сережки с синими камушками. И личико у вас очень милое, даже когда совсем сердитое. А когтей ваших я не боюсь, шрамы только украшают лицо партизана.
– Как ваше имя? – заметно порозовев, сказала Мэри.
– Анхель Родригес, по-английски меня можно называть Энджелом.
– На черта вы похожи больше, точнее – на дьявола-соблазнителя.
– Это
– Это констатация факта.
– Тогда, насколько я понимаю, вам надо молиться, чтобы Господь отвратил вас от соблазна. Значит ли это, что вы готовы поддаться соблазну?
Мэри еще больше покраснела и сказала:
– Отпустите меня! Я хочу спать!
– Я не умею управлять вашей чертовой машинкой.
– Но она не нуждается в том, чтобы ею управляли такие идиоты, как вы. Выпустите меня!
– Хорошо, – согласился я, – но не думайте, что вы пойдете спать к Синди. Я подниму ее и посажу дежурить вместо вас…
– Вы сексуальный маньяк? – спросила Мэри. – У вас есть ваша Марсела, а вы пристаете к порядочным женщинам.
– Никогда не считал лесбиянок порядочными женщинами, но, увидев вас, почувствовал, что ошибался. Вам так подходит эта мальчишеская стрижечка, она вас необыкновенно молодит… Очень хорошо, что открыты ушки – они у вас розовые, а в них сережки с голубыми камнями – это так красиво…
Мэри засопела сердито, вскочила и двинулась к выходу из рубки.
– Ладно, зовите сюда Синди, делайте с ней, что хотите, но меня отпустите. И зачем я только напоила вас кофе?
– Никогда не жалейте о добром деле. Так учил нас Карл Маркс, – сказал я так уверенно, что даже сам поверил в точность источника. – Но Синди я звать не хочу. Я хочу, чтобы остались вы. Синди – беленькая домашняя кошечка, а вы страшная, зубастая медведица. Но очень симпатичная!
Она рванулась к двери, но я загородил дверной проем. Мэри попыталась упереться мне в грудь руками, но я сцапал ее за запястье и сказал:
– Прекрасный случай поцеловать вам руку. Я от ваших ручек без ума… – и тут же, не без применения силы, подтянул к губам ее крепкие, довольно крупные кулаки. Поцелуи легли на костяшки, на кофейного цвета загар, под которым, заметно приподняв кожу, пульсировали вены.
– Вы хулиган! – произнесла Мэри. – Маньяк! Насильник!
Она дрожала, лицо было пунцовое, а в глазах было нечто среднее между ненавистью и восхищением. Кулаки разжались, и мои губы прижались к ее белым, теплым ладошкам, для женщины, быть может, и жестковатым, тонко источавшим запах духов. На верхней губе у меня уже успела отрасти после вчерашнего бритья коротенькая щетина, и я позволил себе пощекотать ею впадины ее ладоней, потом бугорки у нижних суставов пальцев, подушечки…
– Энджел… – пробормотала Мэри, и я почувствовал, что она перестала вырывать руки. – Отпустите…
– Ну не лишайте меня этого удовольствия! – попросил я. – Когда еще попадутся мне такие милые ручонки!
Пользуясь тем, что Мэри не вырывается, я отпустил левую руку и чуть-чуть сдвинул рукав ее рубахи. Поцелуи, словно горох, высыпались на обнаженную кожу – от запястья до локтя. Не давая ей опомниться, я отпустил правую руку, схватил левую и повторил ту же операцию.
– Вы чудовище, Энджел… – пробормотала Мэри. – Вы нахал, негодяй, убийца…