Аттестат зрелости
Шрифт:
Он еще минут пять характеризовал забывчивого товарища, в котором цензурные выражения занимали едва ли процентов 30 от объема выражений. Потом всё-таки выдохся, достал мятый носовой платок, вытер покрасневшее лицо и мрачно поинтересовался:
— Кто еще приписное забыл, дебилы?
— Да я вообще-то пошутил, — отозвался тот же голос.
Прапорщик побагровел еще больше.
— Фамилия? — грозно пророкотал он.
— Ступаков!
— Значит, так, Ступаков, — хмыкнул он. — Повестку ты получишь лично из моих рук, в индивидуальном,
Толпа призывников ломанулась в коридор — в одних трусах, босиком. Отопление в военкомате считалось непозволительной роскошью. Пятки сразу стали примерзать к линолеумному полу, который мыли, наверное, еще летом.
Мне повезло. Я сидел ближе всех к выходу, поэтому оказался в числе первых в очереди в кабинет № 12. Разумеется, Мишка пошел сразу же за мной.
В кабинете я сдал повестку. На меня заполнили анкету, в которую молоденькая медсестра, иронически улыбаясь, вложила пару пустых бланков.
— Следующий!
Первым врачом оказался окулист. Я зачитал ему вторую строку снизу правым глазом слева направо, левым глазом справа налево. Он расписался у меня в моём деле, поставил штамп…
— Следующий!
Потом был стоматолог, ухо-горло-нос, то есть отоларинголог, далее хирург и… А дальше, дальше был невропатолог. Ею оказалась врач из нашей поселковой поликлиники, у которой я был вроде как под наблюдением. Для работы в призывных медицинских комиссиях в райвоенкоматах всегда привлекали врачей из поликлиник. Хирург, кстати, тоже был из поликлиники с нашего поселка.
Увидев меня, она поздоровалась, пригласила садиться, взяла в руки резиновый молоточек, но пригляделась и замерла:
— Ковалев? Ты?
— Я, Кира Маратовна!
Вот такое у неё было редкое имя-отчество при обычной в общем-то фамилии Кухарева. Врач осмотрела меня, заглянула в моё дело, прочла анкету, словно хотела что-то увидеть в ней новое, необычное.
— Как себя чувствуешь? Головокружения есть? Ходишь нормально? Спишь как?
Каждый вопрос-ответ она записывала в бланк. Взяла в руки резиновый молоточек, постучала по коленям, поводила перед глазами, снова что-то записала в бумагах. Потом взяла моё дело, встала:
— Идём со мной!
Она повела меня через весь коридор к председателю комиссии.
— Алексей Алексеевич! — она зашла в кабинет, потащила меня за собой за руку, словно дошкольника. — Вот!
— Что, вот? — председатель медкомиссии сидел в кресле у окна и пил кофе, держа в руках толстенную красную книжку, в которой я опознал один из двенадцати томов Александра Дюма. — Что случилось, Кира Маратовна?
— Призывник Ковалёв, — сообщила невропатолог, толкая меня в спину, придвигая к председателю комиссии. — У него полгода назад были открытая ЧМТ, перелом позвоночника. Месяц находился в коме. А в личном деле пусто! Ни одной записи.
— М-да? —
— Я уже сто раз говорила об этом! — терпеливо сказала Кира Маратовна. — Что сначала надо карты из поликлиник запрашивать! А потом уже проводить медосмотр. Тут вот с ним, — она опять меня пнула в спину, — вопиющий случай! Хорошо, что я про него знаю! А как быть с другими, которые лечатся у других врачей, у которых другие патологии? Их сходу не определить. Вы готовы взять на себя ответственность отправить в армию больных?
— Хорошо, хорошо! — председатель комиссии вздохнул, встал с кресла, подошел к своему столу. — Я дам распоряжение подготовить запросы на каждого призывника в медучреждения по месту жительства.
— Идём! — невропатолог снова ухватила меня за руку и потащила к себе.
— Садись! — а сама принялась что-то писать в моём деле. Писала она долго и много — две страницы убористым почерком. Потом сунула дело мне:
— Свободен.
— В смысле? — удивился я.
— Иди дальше по врачам, — пояснила врач. — Только я по своей линии написала заключение о твоей негодности к службе в армии. Всё!
Я вышел в коридор, не зная радоваться мне или нет.
— Ты что так долго? — хмуро спросил Мишка, перед тем как зайти следующим.
— Потом, — отмахнулся я.
После прохождения медкомиссии, на которой меня признали негодным, мы потянулись к 12-му кабинету за отмеченными повестками. Заходили так же, почти голыми, в одних трусах по одному. Передо мной в очереди оказался вдруг каким-то образом тот самый шутник Ступаков. Он зашел в кабинет. Прошло минут пять. Ступаков не выходил. Еще через пять минут он выскочил в коридор, крикнув:
— Забей себе эту повестку плашмя, сам знаешь, куда!
И направился в актовый зал переодеваться.
Пожав плечами, я зашел в кабинет. Там возле стола стоял давешний пузатый прапорщик с багровым лицом и крутил в руках бланк повестки.
— Ковалев, — представился я.
Девушка за столом протянула мне повестку.
— Свободен!
В актовом зале, одеваясь, я услышал, что прапорщик попытался заставить Ступакова мыть полы во всём военкомате. А то, дескать, если откажется, то повестку не отдаст.
— Она мне нах не нужна! — ухмыльнулся призывник. — Нашел, блин, поломойку!
— Я тебя служить загоню туда, где у тебя зубы сами выпадут! — прапорщик встал в дверях актового зала. — В Афган пойдешь служить! Посмотришь тогда, пацан, кого ты нафиг послал!
— Да пошел ты! — Ступаков прошел мимо него на выход.
Домой после комиссии добирались кто как. Я предложил Мишке зайти в Блинную съесть по порции пельменей, благо она находилась совсем недалеко — всего три остановки на троллейбусе. Неожиданно нам компанию решили составить Юрка Никитин и Олег Тараскин.