Авантюристка. Возлюбленная из будущего
Шрифт:
В голове неотступно билась одна мысль: Шарлотта, я должна разыскать и забрать дочь. Я сумею вырастить ее сама, если у Шарлотты не будет блестящего будущего при дворе, неважно, главное, чтобы ее не воспитывал придурок вроде Шарля, чтобы ее не могли загнать в монастырскую келью с унижениями и невозможностью распоряжаться своей судьбой. И ради того, чтобы моя девочка не знала таких проблем, я должна пожертвовать собой, сейчас пожертвовать. Я не добьюсь даже встречи с дочерью, если буду бегать, как бездомная шавка. Как ни ужасно, но стоило признать, что муж сделал все, чтобы поставить меня вне закона и организовать
Если не можешь ничего противопоставить немедленно, сделай вид, что подчиняешься, накопи силы и ответь – эту немудреную истину мне внушала бабушка. Что ж, самое время последовать этому совету, как бы ни было противно и унизительно.
Конечно, я не сомкнула глаз, пока сестра отдыхала, передумала тысячу вариантов, но ни один из них, кроме того самого – сделать вид, что подчинилась, – не подходил. Оказалось, что унижения в монастыре таковыми вовсе не были, если их сравнивать с тем, что предстояло вытерпеть сейчас. Ладно, я вынесу, я все вынесу, но тем страшней будет моя месть, герцог Мазарини. Если уж мне некому помочь, я справлюсь сама, я сделаю вид, что покорна, беспомощна и беззащитна, но укушу исподтишка, прикинусь овечкой, но при этом буду копить яд и ужалю. Главное – найти дочь, забрать мою малышку Шарлотту.
К тому времени, когда сестра прислала за мной свою служанку, я продумала свое поведение основательно. Когда меня загоняют в угол, я могу не только огрызаться и давать сдачи, я умею и юлить тоже. А еще размышлять без эмоций, с ледяным спокойствием и не жалея себя. Кто виноват в том, что я оказалась в такой ситуации? Сама. Разве можно было валять дурака перед Шарлем, думая только о себе, но не о дочери? Меня оправдывало только то, что я не знала об истинной сущности мужа, ведь общалась-то с Арманом. Мысль о том, что Арман меня предупреждал и даже настаивал, старалась от себя гнать. Мне предстояла тайная война с Шарлем, значит, об Армане и вспоминать нельзя.
– Что вы решили? – Олимпия все еще насторожена.
Я распахнула глаза:
– Что я могу решить? Я полностью в вашей власти.
Вот уж чего ей хотелось меньше всего, так это подобной власти, вернее, ответственности за меня в данный момент. Но я не стала напрягать сестру дальше, быстро добавив:
– Я очень скучаю по дочери и хотела бы вернуться домой. Но только домой, а не в полуразрушенный Тонкедек или в монастырскую тюрьму. Разве я заслужила такое обращение? Принеся супругу столь большое приданое и титул герцога, разве я могу жить в доме для прислуги, больше похожем на конюшню, или в келье, окно которой вовсе не закрывается? Разве можно морить голодом супругу, если ее любишь? Разве можно распускать о ней гадкие слухи, не соответствующие действительности, если не желаешь ее унизить? И все же я готова вернуться к мужу, если мне хоть кто-то гарантирует, что меня не отправят куда-нибудь в тюремный подвал или на галеры.
Какие галеры, какой подвал? Но сейчас это было неважно, в моем голосе звучали слезы, они стояли и в глазах. Плакать действительно хотелось, но не от горя, а от бессилия.
Олимпия была впечатлена, она сообщила, что на моей стороне, верит в мое раскаянье. Какое раскаянье, почему я вообще
– Я сообщила вашему супругу, что вы в моем доме, что вы в ужасном состоянии, и если он желает поговорить, то должен приехать сам. Кажется, это его экипаж…
Ну что ж, супруг так супруг.
– Только не оставляйте меня с ним наедине, умоляю вас! Мне кажется, что герцог схватит меня и снова потащит в какое-нибудь подземелье.
– Хорошо, хорошо, не беспокойтесь, я не уйду из комнаты.
Надо отдать должное Шарлю, выглядел он здорово, но теперь внешний вид герцога меня не обманул, я видела, что это Шарль, а не Арман, и чудить не стала. Зато разыграла бедную перепуганную овечку, схватив за руку Олимпию и не выпуская ее пальцы, как та ни старалась их освободить:
– Сестра, умоляю, не отдавайте меня обратно в тюрьму!
Герцог возмутился:
– Какую тюрьму, мадам?
– Ту, где я была, герцог. – Кажется, пора переходить в наступление. Я залилась слезами, сквозь всхлипывания снова и снова твердя, что нас едва не сожгли заживо, рассказывая, как это ужасно, когда по полу стелется дым, вокруг крики паники и ужаса, а мы заперты, как страшно лезть через дымоход, а потом сползать с крыши, когда от голода дрожат руки…
Нельзя, чтобы он вспомнил то, что видел в Тонкедеке, для этого все внимание должно быть переключено на наши монастырские страдания – невольную голодовку и пожар с вынужденным побегом. Пусть попробуют доказать, что нас не травили, что пожар не был устроен нарочно и что мы не были заперты!
Мне удалось. Конечно, Шарль усомнился, что нас морили голодом. Пришлось закатить еще один раунд истерики. Я умоляла сестру приютить меня, не отдавая на растерзание тем, кто желает мне смерти, причем смерти жестокой.
Закончилась истерика тем, что герцог на коленях умолял меня его простить и клялся более не оставлять без своего внимания и заботы (идиот, нужно мне его внимание!). А я все не верила и не верила.
Как довести супруга до сумасшествия
Но не ради примирения с мужем я устраивала все эти спектакли, мне вовсе не был нужен Шарль Мазарини, тем более если он не знал, где Шарлотта. Кроме того, герцогу следовало испортить репутацию, иначе как объяснить мое собственное поведение? Не могла же я вечно рыдать, а когда все успокоится, снова встанет вопрос о моем собственном поведении в том же Тонкедеке. У меня был только один шанс исправить собственную репутацию – убедить всех, что у Шарля не просто странности, а прогрессирующий идиотизм.
Конечно, кое-что у мужа и впрямь было, но не в той степени, чтобы от него начали шарахаться при дворе, а меня оправдали, если бы я задумала развестись. Женщина всегда более виновата, чем мужчина, даже если вина полностью на нем. При дворе позволительно обманывать мужа, наставляя ему рога, это даже почетно, но только не проявлять самостоятельность. Жена должна быть послушна мужу. Если она рожала детей от кого-то другого, следовало вымолить у супруга согласие признать ребенка своим, этого было вполне достаточно для того, чтобы репутация не оказывалась испорченной.