Авдотья, дочь купеческая

Алферова Наталья

— Вот и сходила замуж, столько новостей мимо прошло! — с досадой произнесла Дуня.

Кучер слегка закашлялся, явно подавляя смех. Он пустил лошадку ходом, давая хозяйкам спокойно поговорить, а себе послушать. Рядом с Авдотьей Михайловной находиться слугам всегда было интересно, но не всегда безопасно.

— Так вот. Николаша привёз из столицы на пробу амулет, определяющий качество испечённого хлеба, — принялась рассказывать Глаша. — Думал такими, ежели хороши окажутся, все пекарни оснастить. Удовольствие не из дешёвых, но когда Вахромеевы на усовершенствования денег жалели? Думал Николаша, что дед, как обычно,

поворчит, а тот взбеленился. Да я, говорит, надёжней твоей безделки проверку проведу, спорим? Дед с внуком пари заключили на то, что кто выиграет, того способ применять начнут. Поехали они по пекарням. Заходят в первую, дед берёт первый попавшийся каравай из свежей партии и кладёт на лавку. Никто охнуть не успел, как он сверху уселся и сказал: ежели, после того, как встану хлебушек на счёт пять расправится — значит, отличный, ежели на счёт восемь — туда-сюда, а ежели десять и больше, для продажи не годен, только свиней кормить. Встал, считать начал. Каравай на счёт пять расправился. Николаша прибор приставил, тот сто из ста по шкале показал. В центре города примерно такой результат во всех пекарнях был, а на окраине работники расслабились. Каравай в одной из них на счёт одиннадцать расправился.

— Ох и не завидую я горе-работникам, — протянула Дуня.

Глаша кивнула и продолжила:

— Старшему пекарю дед самолично зуботычину дал, всю смену дневного заработка лишил. Так они ещё и кланялись, спасибо, мол, ваше степенство, за науку, так рады были, что не уволили. А прибор показал сорок из ста. Результат, при котором рекомендовано в инструкции товар выбраковывать.

— Ай да дед Вахромеев, — похвалила Дуня. — Правильно говорят: на магию надейся, а сам не плошай. Смотри-ка, тройка, курьерская, куда-то с донесением спешит.

Подруги проводили взглядам летящую по дороге тройку с колокольчиками под дугой непрерывно-тревожно вызванивающими: «Дорогу! Динь! Срочно! Дон!»

— Мимо станции. Как бы коней не загнали, — произнесла Глаша.

— Жалостливая ты у меня, — сказала Дуня и добавила: — Чтобы так лошадей гнать, нужно важную причину иметь.

— Есть ведь магические вестники, — возразила Глаша и тут же вспомнила: — Когда мы их изучали, Николай Николаевич рассказывал, что особо секретные депеши надёжней старым способом доставлять. Вестники магические могут сбой дать.

— Многовато секретных депеш-то, — задумчиво протянула Дуня, глядя на то, как распрягают ещё одну курьерскую тройку около каретного сарая. Этой, видать, более длинная дорога предстояла.

Демьян остановил пролётку у конторы. Оттуда выглянул смотритель.

— Починили-с кузню-то, Авдотья Михайловна? — поинтересовался он.

— Обижаете, Антип Иванович, — весело ответила Дуня. — Это я по малолетству всё ломала, сейчас и чинить научилась.

Подруги направились к трактиру, у них оставался час с четвертью на отдых. До крыльца корзину с гостинцами нёс Демьян, а у трактира перехватил ношу Сёмка, со словами:

— Постояльцам помогать — моя забота.

Надеялся хитрец на угощение, и вновь не прогадал. В комнате Дуня с Глашей его с собой усадили полдничать молоком да пышными калачами. После расходования магии подпитка нужна, так же, как и ребятне в период роста, так что ели все трое с большим аппетитом.

— Точно старостиха пекла, — заявил Сёмка, доев первый калач и потянувшись

за вторым. Понизив голос, мальчишка зашептал: — Ей бабка-язычница оберег особый передала. А кто им владеет, что хошь сготовит так, что ум отъешь. Вот ей Богу не вру, сам видел. Кругляш такой, в центре колос Велесов выбит, вот как у тебя, матушка барыня, на перстне.

Дуня и Глаша разом посмотрели на подаренный дочери Михаилом Петровичем перстень с духом Хранителем. Герб в центре действительно обрамляли сплетённые змейкой колосья.

— Глазастый ты, Сёмка, — сказала Глаша.

— Угум, — согласился мальчишка, за обе щеки уплетающий второй калач.

В путь тронулись на полчаса позже, чем собирались. Маменька Платонова придремала. Дуня её будить не захотела, Платон не рискнул, горничные и тётушки побоялись. Не сговариваясь, решили, что лучше подождать, пока та сама проснётся. Может, с той ноги встанет, а всё равно не с той получилось.

Платон с Дуней и горничные в других экипажах ехали, Глаша в книгу уткнулась, так что всё недовольство Платонова маменька вылила на сестёр. Им до следующей станции пришлось выслушивать об «отвратительных номерах», непочтительной прислуге и невкусной еде. Тётушки Платоновы лишь переглядывались, вспоминая, как до Ярославля добирались. И номера тогда брали куда скромнее, да и питались чуть не впроголодь. Сестрица вон худа, что ей там надо, а вот тётушки, да и Платон от пустых щей еле ноги таскали.

Однако напоминать сестре не стали, наученные горьким опытом, что лишь хуже будет. Как и не помянули о том, что ради того, чтобы Платоше выглядеть на балах достойно, не только особняк, но и все фамильные драгоценности заложить пришлось. Отрадно, что не зря усилия были, подцепил-таки их любимец богатую невесту. Казалось, живи, да радуйся. Ан нет, сестрица вновь недовольна. Молчание тётушек сработало, вскоре маменька Платонова умолкла, и сидела остаток дороги, насупившись, как сыч на ветке.

Кортеж останавливался ещё дважды, но ненадолго. В Москву въехали под благовест, возвещающий о начале вечерней службы. В дядюшкином особняке, расположенном неподалёку от центра, гостей уже ждали. Дуня приняла поздравления от управляющего и распорядилась:

— Для почётных гостей приготовь лучшие покои в левом крыле. Самые дальние, чтобы их сну ничто не мешало. Нам же с Платошей и Глашей и в правом крыле комнаты сгодятся.

Платонова маменька рот открыла и тут же закрыла, не нашла, что возразить против лучших покоев. После торжественного ужина, к которому тоже было не придраться, горничные, надевшие ради торжественного случая к форменным платьям белые фартуки, проводили маменьку Платона и его тётушек в отведённые для них покои.

Судя по обстановке, гостей в особняке принимали с размахом. Из богато обставленной гостиной вели три двери в большие спальни с широкими кроватями под балдахинами, персидскими коврами на полу и затянутыми шёлковыми обоями стенами. В гостиной находился большой камин, обогревающий все три помещения при необходимости, светильники на стенах на магических амулетах, множество пуфиков, диванчиков, стульев. На туалетных столиках стояли вазы с фруктами и оранжерейными цветами.

Маменька Платона уселась на диван, поставила локоть на столик из красного дерева, подперла рукой щёку, как обычная крестьянка, и горестно протянула: