Авдотья, дочь купеческая
Шрифт:
Сын хозяина, приятель Платона, выглядел щёголем, а его сёстры вряд ли уступили бы столичным барышням. Мать семейства держалась немного позади, приятная, хоть и избыточно полноватая женщина, явно стеснялась своего вида, особенно по сравнению с мужем и детьми. Дуня сразу прониклась к ней симпатией, во время церемонии знакомства лишь она улыбнулась Дуне с искренней доброжелательностью, без высокомерия. Остальные хотя и признавали новую соседку-графиню, но помнили об её происхождении.
Возможно из-за желания поставить на место выскочку, все разговоры и беседы, хозяин
Приняли Дуню с Платоном на французский манер, а вот обеденный стол ломился от угощений совсем по-русски. Дуня подозревала, что постаралась хлебосольная хозяйка. Она и присела рядом с гостями, постоянно их потчуя.
После обеда и светской беседы с приятелем Платона и его сёстрами, Дуня, сославшись на дела, направилась к хозяину дома. Она слышала, как Платон объясняет приятелю, что все дела хозяйственные он жене доверил.
— Савва Дормидонтович, уж простите великодушно за беспокойство, но нам бы с вами не мешало кое-какое дельце обсудить. Мне Платоша поручил вести семейные дела, — произнесла Дуня по-русски.
Хозяин посмотрел с видом «что это там за цыплёнок пропищал», но ответил тоже на родном языке:
— Что же, поговорим о вашем деле. Пожалуйте ко мне в кабинет, рыбонька. Уж простите старика за фамильярность, графинюшка.
Они направились в хозяйский кабинет, соответствовавший остальной обстановке. Савва Дормидонтович отодвинул для гостьи венский стул, а усадив и сам присел в кресло за стол с массивными гнутыми ножками, покрытый зелёным бархатом.
Дуня вынула из ридикюля вексель, опустила на стол рядом с массивным письменным прибором в виде сфинкса, но начала издали:
— Вы, Савва Дормидонтович, наверняка слышали, что благосостояние рода Лыковых за последние годы пошатнулось. Чтобы дела поправить, подумываю мельницу перестроить, лишние жернова убрать. Так что лишь себя обслуживать сможем. Но вот если бы вы, Савва Дормидонтович, должок по векселю выплатили, не стало бы нужды мельницу разорять.
Хозяин пристально глянул на гостью и чуть не вздрогнул, встретив прямой жёсткий взгляд. В юности Савва Дормидонтович увлекался фехтованием, и вот именно так смотрели на него его противники. Он заколебался, с деньгами расставаться не хотелось. Но сидящая напротив юная графиня, может, и была «рыбонькой», но отнюдь не краснопёрой плотвичкой, скорее зубастой щукой. К тому же хозяин подозревал, что у гостьи может быть ещё какой козырь в рукаве припрятан. Взвесив за и против, решил Савва Дормидонтович долг отдать, откровенно говоря, деревню-то с людишками он задарма взял.
Достав из сейфа нужное количество банковских билетов, он выложил их на стол, забрав вексель.
— Надеюсь, оплаты золотом не потребуете? — спросил с лёгкой насмешкой.
— Ну что вы, мы люди не гордые, — сказала Дуня, укладывая деньги в ридикюль и добавила: — Теперь и мельницу трогать нужды нет. Вы уж зерно присылайте, как раньше, по-соседски.
Дуня дождалась, пока хозяин поможет встать, и вышла из кабинета.
В то время, как Дуня с Платоном у соседей гостили, Глаша занималась намеченными делами. В церкви она зарядила все амулеты, перед этим помолившись Николаю Чудотворцу, помимо прочего считавшимся покровителем даром обладающих. Если говорить проще, покровителем всех магов и магичек.
Отец Иона, седой, но ещё крепкий старик, выглядел очень довольным. За дни пребывания в имении молодой барыни церковь подремонтировали, священнику и звонарю одеяния новые справили, теперь вот амулеты заряжали.
Закончив с амулетами и получив от отца Ионы благословление на дела добрые магические, Глаша отправилась в Покровку. Она бы и пешком прогулялась, но решила статусу барышни-магички соответствовать. Так что поехала на коляске, которой управлял второй кучер по имени Кузьма, приставленный к ним Михайлой Петровичем. Как и Демьян он был крепок в плечах и силён. Дуня с Глашей давно вычислили, что кучера являлись и охраной для них. Прямо Михайла Петрович охранников навеливать не стал, знал, как дочь отреагирует, но решил действовать не мытьём, так катаньем.
На окраине Покровки их встретил староста, издали заметив приближающийся экипаж. Вдвоём со старостой они обошли несколько домов, чьи хозяева подали заявку о помощи. Только один дом требовал срочного ремонта крыши, остальным потребовалось лишь небольшое магическое укрепление. Хотя староста заранее предупредил крестьян, чтоб у барышни-магички под ногами не путались, желающих понаблюдать, как творится чудо, набралось немало. В честь субботы полевые работы закончились раньше, вот и появилось время поглазеть. Со стороны и впрямь выглядело завораживающе, когда от приложенных к бревенчатой стене рук Глаши во все стороны бежали зелёные огоньки.
Когда вышли к колодцу с журавлём, навстречу попался Оська Мельник. Посмотрев на Глашу, он приложил руки к груди и пропел:
— Ты постой, постой, красавица моя! Дай мне наглядеться радость на тебя.
— Голос хороший, но фальшивишь безбожно, — сказала Глаша.
Староста хохотнул в бороду, со стороны зевак раздались девичьи смешки. Оську это задело, и он с вызовом произнёс:
— Может, барышня-магичка покажет, как петь надобно?
— А и покажу! — неожиданно для него, да и остальных ответила Глаша и запела сильным высоким голосом: — Вдоль по улице метелица метёт…
Что-что, а петь Глаша умела и любила, во время посиделок купцы Матвеевские со своими домашними часто народные песни исполняли. Дуня с Глашей в институте, помимо обязательных уроков по фортепиано и классическому пению, посещали кружок для исполнителей романсов и русских народных песен.
Зеваки подошли ближе, со всей Покровки народ стекаться стал. К последнему куплету присоединился Тихон, тот самый, кого Дуня в скулу благословила. Он оказался обладателем тенора, который у оперных певцов назывался бархатным. Получился на диво красивый дуэт.