Авдотья, дочь купеческая

Алферова Наталья

Вскоре воздух между столбами подёрнулся рябью, преодолевая расстояние и прорезая пространство. У Дуни захватило дух от открывшейся картины. С высоты птичьего полёта можно было оценить, насколько огромно число воинов, бьющихся с обеих сторон. Волнами накатывались французские части на русские укрепления и откатывались под огнём пушек и ружей, шли в штыковую атаку пехотинцы, сшибались в ближнем бою всадники. Тела убитых и раненых устилали поле битвы кровавым ковром.

Неожиданно картинка замельтешила, закружила и пропала, потянуло

невыносимым запахом палёных перьев. Дуня обернулась на запах, и вздрогнула: в клетке лежал лапами кверху мёртвый ворон, с обгорелыми крыльями, от которых ещё поднимался дымок.

— Колдун вражий заметил и сбил, — произнёс старший Волхв и добавил: — Сильный колдун.

Дуня, знавшая одного такого, отправила на его голову очередное проклятье. Один из волхвов, встречавших Дуню на Перуновой поляне, вновь подошёл к камню и разместил ладони по обе стороны от выбитого в центре змеиного глаза.

— Время предсказаний, — шепнула Дуне Ворожея.

Волхв-предсказатель принялся раскачиваться, по его рукам пробегали синие искорки. Когда он остановился и открыл закрытые до того глаза, в них отразился свет древнего алтаря.

— Битва закончится к ночи, — глухо произнёс он. — Враг вернётся туда, откуда утром наступал. Наши ратники в полночь отойдут, чтобы сберечь дружину. Каждая сторона признает себя победившей. Но враг с этого поля брани ступил на путь к поражению.

— Москву враги займут? — спросила Дуня, успев до того, как Ворожея дёрнула её за рукав, чтобы не перебивала во время видения.

Предсказатель ответил, так же глухо:

— Займут, но святое для русичей место станет для них проклятьем.

После этих слов волхв-предсказатель ненадолго замер, затем оторвал ладони от камня и открыл ставшие обычными глаза.

— Пойдём, Волхвы молитву будут Богам возносить, мы тут лишние, — сказала Ворожея, клетку с вороном она обратно не взяла.

Когда они отошли до половины тропинки, ведущей к городищу, Дуня обратилась к спутнице:

— Ты же говорила, меня зовут в молении участвовать.

— Ты и участвовала. Благодаря твоему дару Волхвы увидели место битвы. Боги, конечно же, сами всё знают, но молитва вернее будет, если указать, где именно помощь более всего надобна, — ответила Ворожея.

Судя по положению солнца, дело шло к вечеру. Следовательно, пробыли на капище дольше, чем Дуне представлялось. С той стороны калитки их встретила помощница Ворожеи и рвущийся в лес Демьян. Они уже вернулись и, не обнаружив хозяйку в поселении, верный ординарец кинулся на её поиски.

Чуть подальше от калитки обнаружились Глаша и Оська с ватагой. Хоть над Демьяном они и подшучивали, но сами тоже переживали.

— Как прошло? Что-то троих не вижу, — спросила Дуня.

— Караульные оказались не трусы, — сказал Оська даже с некоторым уважением, — без боя не обошлось. Наших троих легко ранили, они здесь, в лазарете. Французы в леднике. Глафира Васильевна постаралась, ни следа

их пребывания в имении не осталось.

— Ох ты, совсем забыла, — спохватилась Дуня, поворачиваясь к Ворожее. — Не спросила, как там Алексей. Не проснулся?

Алексей Соколкин, отбитый у французов, лежал в лазарете, устроенном в одной из самых просторных изб. Ухаживали за ним обученные врачеванию язычники, а Дуня с Глашей раз в день навещали. Раненый гусар спокойно спал, вид его с каждым днём становился всё лучше: уходила бледность, затягивались раны.

— Завтра к обеду из сна его выведу, — пообещала Ворожея. — Как проснётся, пошлю за тобой, Матушка барыня.

После ужина Дуня с Глашей ушли на вторую половину избы-штаба, где находились их покои. Сначала Дуня расспросила Глашу, как в имении управились. Глаша рассказала, в конце добавив:

— Я, как раньше, перенастроила и разрядила все амулеты, чтоб супостатам жизнь мёдом не казалась. Дуня, ты-то как? Я так поняла, на капище ходили? Или тебе не велели рассказывать об увиденном?

Дуня подумала, припоминая. Нет, о подобном Волхвы не просили. Она и сама понимала, что болтать лишнего не стоит. Но как не поделиться с верной подруженькой, почти сестрой?

Ночью Дуне приснился сон, как летят они с подругой над полем боя огромными белыми птицами, закрывая крыльями от смерти воинство русское.

Глава двадцать седьмая. Дела сердечные

Утром поселение и лес вокруг окутало маревом, словно сероватым туманом. В воздухе отчётливо чувствовался запах гари и пороха. После молебна за упокой павших воинов и за скорое выздоровление раненых Глаша обратила внимание, как осунулся за сутки отец Иона. Старый священник даже стоял, сгорбившись, как будто на плечи навалился весь груз прожитых лет.

Глаша поделилась наблюдением с подругой.

— Надо бы чем-то порадовать старика, — задумчиво протянула Дуня.

— Есть у меня одна задумка, — сказала Глаша. — Позволь мне с ватагой Кузьмы в имение наведаться. Что надумала, не скажу, чтобы не сглазить.

— Хорошо, наведайся, только Демьяна с собой возьми, — разрешила Дуня. Она не стала расспрашивать о том, что придумала подруга, но подавила любопытство с трудом. Тем более, что перед отъездом видела, как Глаша о чём-то шепчется со звонарём.

Сама Дуня занялась хозяйственными делами: расспросила старосту, какие нужды у крестьян имеются. Обговорила с Тихоном и Аграфеной походы в Покровку за остатками имущества, пока французов нет. Проверила съестные припасы, в кузню заглянула. По пути разняла двух мальчишек, с облегчением отметив, что свои друг с дружкой дерутся, а не с детьми язычников. Отвесила драчунам два лёгких подзатыльника, а староста их в спину подтолкнул, чтоб кланялись.

— Благодарствуем, матушка барыня, за науку, — сказал один из драчунов, второй закивал, шмыгнув носом.