Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
Углубляюсь в шкаф и нахожу темно-зеленый купальник, белую шляпу с широченными полями и голубой сарафан из легкого ситца. Он короткий и не скрывает побледневшие кровоподтеки на коже, но для Волкова они уже не являются тайной, и прятать их было бы странно.
Черт знает, может, подспудно я даже желаю, чтобы он снова увидел их и получше ко мне присмотрелся…
Я собираюсь порвать с бессмысленным прошлым, но оно отпустит, только когда я перестану быть для Волкова злобным ничтожеством, как та истеричка Ульяна.
Глубоко вдохнув, трясу влажной шевелюрой,
Он в просторной белой футболке и шортах, из кармана торчит вчетверо сложенная панама, на предплечье сияет татуировка, черные очки подняты на темя на манер ободка. Он убийственно круто выглядит, обалденно пахнет, и я срочно нуждаюсь в опоре — ею так кстати становится прохладная кафельная стена. Борясь с наваждением, тайком щиплю кожу на запястье, но сон не рассеивается, а Волков не исчезает.
— Спасибо, Тамара Алексеевна, вы круто готовите, — вместо приветствия он обращается к моей матери, и та окончательно «плывет»:
— На здоровье, Ванечка. Да ты же практически ничего не съел. Подождите, я вам с собой заверну! — под предлогом поисков контейнера для еды, мама скрывается в кладовой и наконец оставляет нас наедине.
Повисает тишина, достойная лучшего драматического произведения.
Волков без стеснения пялится на мое декольте, и у меня предательски подкашиваются коленки. Мгновенно припоминаются вчерашние разговоры, слезы, признания и наше непредвиденное сближение, и щеки вспыхивают. То, что было простительно при тусклом ночнике, сейчас кажется чем-то слишком интимным и непозволительным для простых одноклассников, которые, к тому же, друг друга недолюбливают.
— Ого. Чем обязана? — хрипло выдаю я, хватаясь за горячий бок приготовленной для меня чашки.
— Ты говорила про какую-то поляну. Где, ну… — Волков вздыхает и подбирает подходящие слова: — Где мозги встают на место и можно заново обрести себя. Поехали. Мне тоже это нужно. Даже если не поможет, проведем время с пользой, на природе.
Я делаю огромный глоток ароматного кипятка, давлюсь и с трудом проталкиваю его в горло. Сюрреализм. О таком повороте событий я даже мечтать не смела, но едва ли выдержу тот же градус откровенности при свете дня.
— С радостью! — выпаливаю я. — Только у меня условие. Мы не потащим туда свои проблемы, ладно?
— Забились, — неожиданно быстро соглашается Волков. — С моей стороны неудобных вопросов не будет.
* * *
Я специально оставляю телефон на тумбочке — на случай, если Илюха вознамерится меня доставать. Скрипнув зубами, перенимаю у сияющей мамы пакет с едой и минералкой, складываю в небольшой джинсовый рюкзак, и, пока Волков натягивает в коридоре кеды, как могу уворачиваюсь от ее дурацких намеков и давно не актуальных напутствий.
На улице ни души — в выходные население Соснового
Волков без слов забирает у меня рюкзак, вешает на плечо и уверенно шагает рядом.
Над асфальтом колышется прозрачное марево, по раскаленной, истекающей гудроном поверхности ползают солнечные блики и сетка теней. Жасмины и сирень благоухают во всю мощь, на белую футболку Волкова больно смотреть даже через затемненные стекла, и душа вот-вот взорвется от переполнивших ее эмоций, не поддающихся осмыслению.
— А где мы возьмем нормальную лодку? — спохватываюсь я, но Волков остается предельно спокойным.
— У Анастасии Ивановны есть.
Я на миг подвисаю и ахаю:
— Ты знаешь нашу ведьму?
— Ведьму? — недоуменно переспрашивает он. — Если это прозвище той старушки, то — да, немного знаю. Утром помогал ей с переездом.
— С каким еще переездом?
— В пансионат в Задонске. Я не особо в курсе, но моя бабка вроде бы долго выбивала для нее место. Место освободилось. Мать растолкала меня перед завтраком и велела помочь — перетащить ее пожитки в машину. Вещей у нее было мало — куча старых глянцевых журналов и допотопное пальто, — зато я столько хорошего о себе услышал…
Волков тушуется, но я продолжаю его донимать:
— Жуть! И как она тебе?.. Что-нибудь вещала?
— Ага. Что-то про смелых и сильных, но на самом деле беззащитных. И про спокойствие, которое обрело спокойствие и в помощи больше не нуждается. Не уверен насчет ее паранормальных способностей, но точно знаю, что у нее деменция. По крайней мере, так в бумагах написано.
Я с подозрением смотрю на Волкова и качаю головой:
— В твоей жизни все так приземленно и просто?
— А зачем усложнять?
— Вообще-то, пророчества ведьмы сбываются, надо только суметь их растолковать.
— Обычная старуха, больная и одинокая. Мне ее очень жалко. Не стоит натягивать сову на глобус — так бредни любого шарлатана можно в религию вознести.
— Волков, иногда ты ведешь себя как столетний дед и слишком давишь авторитетом, — сокрушаюсь я.
Он улавливает мою досаду и примирительно улыбается:
— Эй, мы же собираемся искать твою поляну. Значит, я прямо сейчас работаю над собой!
Его улыбка настолько прекрасна, что я застываю и целый миг не могу сделать вдох.
Ваня сегодня по-настоящему пугает: он убрал шипы и извечную настороженность, признает ошибки, мило краснеет, внимательно меня слушает и чересчур пристально разглядывает, замедляет шаг, если я отстаю, аккуратно придерживает под локоть, завидев впереди злосчастный кусок арматуры…
Я рискую сойти с ума. Он нравится мне все больше и больше — как друг, как человек, как парень, и эта внезапно зародившаяся привязанность изрядно смахивает на зависимость. А я даже не догадываюсь, что он на самом деле обо мне думает.