Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
— Анна Игнатовна такое не одобряла и пресекала на корню, но тебя и Илюшу всегда жалела… — Раиса вспыхивает и отводит глаза, а мне вдруг становится до тошноты противно и горько. Все вокруг прикрывают лишь свои задницы, заботятся о престиже и видимости нормы, и их не интересуют причины и следствия. Если ты забитый и бедный и не имеешь нужных знакомств, тебе никогда не достигнуть желаемого. Никто и с места не сдвинется ради спасения утопающего. Разве что… Волков.
Я отшатываюсь, изображаю пластиковую улыбку и заверяю:
— У отца точно не будет претензий, Раиса
Раиса жаждет подробностей, но тут же поджимает губы и отваливает, а я едва сдерживаю внезапное желание во весь голос заорать.
Выходит, Волков действительно ни при чем, его приезд по чистой случайности совпал с отцовским решением больше не покупать мне оценки, и из-за этого на меня посыпались школьные неприятности. Но Ваня зрит точно в корень — я никогда не была лучшей, а действительно достойной ученице Инге попросту перекрывали кислород. Хорошо хоть, я узнала всю правду сейчас, а не в сорок, как моя бедная, ни к чему не приспособленная мать.
Решение прогулять назревает спонтанно — дождавшись, когда классная скроется в холле, я сворачиваю с тротуара и спешу к короткому зеленому составу, скучающему на куцем отрезке шпал.
Взбираюсь в пахнущее мазутом и ржавчиной нутро, падаю на выжженное спичками сиденье и на пару мгновений зарываюсь носом в ладони. Меня окружает полнейший разгром, помойка и запустение, от большой воды веет холодом и ужасом, но луга за школьным садом покрылись желтым ковром одуванчиков, а безоблачное небо приобрело насыщенный оттенок лазури.
Я в тупике, мои пути тоже обрублены, но отчаяние не придавливает к земле — напротив, заставляет еще яростнее предаваться мечтам.
Пусть у меня пока нет внятных планов на будущее, а прошлое превратилось в мираж, но в сердце столько эмоций и нерастраченной нежности, что оно вот-вот разорвется на мелкие кусочки. У меня за душой миллион интересных историй, вопросов и наблюдений, которыми не с кем поделиться. Мне некому показать волшебную поляну. Потому что настоящего друга у меня нет.
Тренькнув, оживает школьный чат — Петрова прислала кружок с новым видео. Я заранее знаю, что на нем запечатлено, но заставляю себя досмотреть до конца.
Ошарашенная Инга принимает поздравления — пожимает руки ребятам и целует девчонок в щечки. Наконец вперед выдвигается Волков и, смутившись, признается, что страшно горд за нее.
— Борись до конца и больше ни на кого не оглядывайся. У тебя есть все, чтобы быть счастливой! — он обнимает ее, похлопывает по плечу и искренне улыбается. — Серьезно, Инга, я сейчас точно расплачусь!
* * *
Я долго бросаю камешки в воду, гуляю по Сосновому, покупаю в автомате любимый латте с вайбом загадочного и недосягаемого Волкова, возвращаюсь в вагон и с упоением пью.
Шестым уроком в расписании физра — то, что нужно, чтобы привести в тонус мышцы и проветрить закоротившие мозги. Воровато осмотревшись, стаскиваю джинсы, натягиваю
За пять минут до звонка я являюсь на школьный стадион и, набросив капюшон и засучив рукава толстовки, разминаюсь в сторонке. Мне противно от себя прежней — от лжи, заблуждений и принесенного людям горя, от малодушия классной и от своей чокнутой семейки. Я благодарна ребятам за то, что они не обличают меня, не бросают в грязь шмотки и не гнобят, но признаться в этом вслух никогда не смогу.
Инга застегивает олимпийку, перехватывает мой взгляд и решительно идет в мою сторону, а меня накрывает паническая атака.
Что я ей скажу? Признание обесценит ее достижение, а это не нужно ни мне, ни ей…
— Ты же не специально провалила тест, Лер? — она прищуривается и заправляет за ухо светлую прядь, а я вязну в растерянности и стыде. — Не специально, да? Или…
С трудом припоминаю тон, которым обычно с ней общалась, вскидываю подбородок и надменно ухмыляюсь:
— Что «или», Бобкова? Не бери на себя слишком много: тебе поддаваться я бы точно не стала. И, на будущее: успехи нужно уметь принимать, иначе так и останешься неудачницей с единственным достижением в жизни!
Сидящий на лавочке Волков перестает затягивать шнурки на кроссовках, выпрямляется и откровенно пялится. Черный взгляд ничего не выражает, но прожигает меня насквозь, и кожа под толстовкой покрывается мурашками. Я борюсь с желанием показать ему средний палец или снова броситься на шею, но отворачиваюсь и благоразумно отхожу к одноклассникам, галдящим у беговой дорожки.
Физрук, дожевывая соленый огурец, выстраивает нас у белой линии и обрисовывает задачу преодолеть девятьсот метров за минимальный отрезок времени.
Раздается пронзительный свисток, но я не собираюсь ставить рекорды. Стартую, набираю комфортную скорость, опережаю ребят на полкруга и остаюсь в гордом одиночестве. Вскоре позади раздается шарканье подошв, меня легко нагоняет Волков и, поравнявшись, держится в том же темпе.
— Это правда? — он заходит с козырей, ждет ответа и морщится, словно от боли. Ветер развевает светлую челку, с приоткрытых губ срываются еле слышные вдохи и выдохи, в черных глазах застыло что-то, изрядно напоминающее смятение. — Ты слила тест после нашего разговора на остановке, ведь так?
— Нет, конечно! Что за бред! — Я смеюсь, но Волков не отстает, склоняет голову набок и не верит ни единому слову. Не справляюсь с его тяжелым молчанием и сдаюсь: — Ладно. Только Инге не говори…
Он чертыхается, сходит с дистанции, и я убегаю вперед. Разгоряченные щеки холодит воздушный поток, по ним тут же стекают слезы, а горло сводит мучительный спазм.
* * *
Висящее на спинке стула худи все сильнее мозолит глаза, воспоминания о ладонях, побывавших на моей талии, преследуют, как наваждение. Мамы все еще нет, мне нечем себя занять и я, мельком взглянув на окна соседнего дома, переодеваюсь в старье и выбираюсь в палисадник.