Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
В его зеленых глазах отражается послеобеденное солнце, щеки горят, губа чуть заметно подрагивает. Сколько раз он меня утешал и был рядом — когда бил отец, когда внук Белецких меня отшил, когда Ваня отказывался замечать…
Он двигается ближе, на талию ложится жесткая ладонь, и я подбираюсь. В пылу борьбы Илюха частенько хватал меня за разные места, но то было по-дружески и не вызывало отторжения. Сейчас же он откровенно, без стеснения, меня лапает, и этот жест — осторожный, нежный, но требовательный, вымораживает до озноба.
— Я не знаю, кому верить, —
Меня прошивает здоровенная иголка ужаса.
— Илюх, нет! — я отталкиваю его и отшатываюсь: — Это будет большой ошибкой!
— Я все решил. Не будет это ошибкой! — он больно хватает меня за руки, присасывается к губам, но я изворачиваюсь и заряжаю ему звонкую оплеуху. Вытираю ладонью рот, смахиваю злые слезы и, заикаясь, шиплю:
— Т-ты решил? Без меня?! Да п-пошел ты!!!
Вылезшие из воды Ринат и Влад с сожалением пялятся на нас, под побледневшими щеками Рюмина гуляют желваки, взгляд стекленеет. Еще мгновение — и он точно ударит меня… Но его кулаки разжимаются, и пустое лицо искажает безжизненная улыбка:
— Понял. Принял. Вопросов больше не имею.
Он проворно встает, раздает товарищам подзатыльники и, разбежавшись, с шумом забуривается в воду.
* * *
Глава 34
Я запираю дверь на три оборота замка, в потемках спотыкаюсь об оставленные мамой резиновые тапочки и громко матерюсь.
Меня трясет — от омерзения, ужаса и закипающей в венах ярости. След мокрых губ слетевшего с катушек Илюхи отпечатался на губах, левый бок, побывавший в его каменной клешне, наливается тупой болью.
Опрометью бегу в ванную, встаю под душ, выворачиваю оба крана и старательно натираю мочалкой горящую кожу. Раз за разом споласкиваю лицо, смываю пену и наношу ее заново, но навязчивые манипуляции не помогают вытравить из подкорки мысли о дерьмовом дне.
Что со мной, это всего лишь Илюха. Недавно он уже «заплывал за буйки», но, нарвавшись на мою возмущенную отповедь, клятвенно пообещал, что больше не полезет с поцелуями. Он прикрылся лучшими побуждениями, холодностью Волкова и нашей старой дружбой и был прощен, но сегодня повел себя как озверевший кретин.
Да, он и раньше был таким, но с другими. С теми, на кого я с улыбочкой указывала пальцем.
В младшей школе Илюха часто плакал и жаловался, что пьяный отец обзывает его тюфяком, изводит упреками и глумится, якобы другой сын на его месте мог бы быть намного злее и круче. И Илюха прилежно себя ломал и старался соответствовать абсурдным требованиям родителя. Совсем как я.
Дядя Толя давно умер, Рюмин — вырос и превратился в здоровенного парня, но несчастный, обделенный любовью и справедливостью мальчик
Но даже его бедой нельзя оправдать неадекватную реакцию на тот лютый кошмар, что он рассказал мне у пруда.
Несговорчивых принуждают. Слабых уничтожают. Эмпатия и доброта — удел неудачников. Это его реальность и норма.
Я опускаюсь на корточки и прикрываю ладонями уши. Шок гулко пульсирует в голове, на висках проступает холодный пот.
Рюмин был со мной другим — чужим, агрессивным, ужасным, он испугал меня и мгновенно подавил волю. Бойцовый пес сорвался с поводка и напал на хозяйку…
А еще… теперь я знаю, что окончательно подкосило Анну Игнатовну.
Я, Илюха, наши родители и их друзья — просто гребаные чудовища. Воспитанные ею на разумном, добром и вечном, но не впитавшие и сотой доли ее любви. Все мы, — равнодушные, пустые, злобные, безнаказанно творившие насилие — ее бывшие и настоящие ученики.
* * *
Стрелка на часах подползает к девяти, мама задерживается в салоне, и я, шмыгая распухшим носом и путаясь в растянутой длинной футболке, готовлю простецкий ужин из фарша и отварных макарон. Отбрасываю их на дуршлаг, заправляю кетчупом, перемешиваю и попутно ломаю голову над складным обоснованием моего утреннего обмана. Бесполезно — в общении с Ваней не прокатит ничего, кроме правды. Но правда сейчас гораздо опаснее, чем милая ложь во благо.
В прихожей щелкает замок, раздаются шелест целлофана и тихие шаги. Разбавив изнуряющую духоту комнат вечерней прохладой, на кухню вбегает мама.
Кажется, мы внезапно поменялись ролями — я хандрю и прячу покрасневшие глаза, а она широко улыбается и водружает на стол два огромных пакета с продуктами.
— Лера, привет! Погляди, что я принесла! — она суетливо выкладывает на салфетку картонные коробочки, мешочки и контейнеры, и я удивленно шепчу:
— Во дела… Ты «Магнит» ограбила?
— А вот и нет! Получила первую оплату! Два часа маялась с дизайном, но клиентка ушла довольной! Конечно, это не экопродукты, все намного бюджетнее, чем раньше, но теперь мы точно не пропадем! Ну, кто тут молодец? — она сияет от гордости, празднует маленький, но такой грандиозный успех, личную победу над собой, над обстоятельствами и над отцом, и я, захлебываясь от слез, бросаюсь на ее шею.
— Ты, конечно же ты! — я реву и зарываюсь носом в пахнущий грустными духами, сигаретами и теплом воротник.
И вопрос о взятках учителям уже не кажется важным.
Даже если мама об этом знала, все равно не смогла бы перечить отцу. Ну а если нет — гнусная правда о моих липовых оценках ее сокрушит.
Раскаленная сковорода хищно шипит, и я, отпрыгнув от мамы, сбавляю огонь на конфорке.
Мама прячет покупки в холодильник и шкафчики, подает мне плоские тарелки и ждет, когда я наполню их своим подгоревшим кулинарным шедевром.