Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
От облегчения и нахлынувшего вдруг счастья наворачиваются слезы и кружится голова. Я в восторге оглядываюсь и замираю с открытым ртом — в чуть прищуренных глазах Волкова мерцают золотые искры, взрываются огненные всполохи и проступает янтарное дно.
Волшебство — вокруг и внутри нас. И он не собирается с этим спорить.
— Ну как? Чудеса случаются? — то ли спрашиваю, то ли утверждаю я. Волков умопомрачительно улыбается, намного дольше, чем подобает однокласснику, задерживает на мне ошалелый взгляд и тихо шепчет:
— Я никогда не видел такой красоты…
С губ срывается громкий вздох. Будь я проклята, но… он же сейчас не
Я вспыхиваю, беспомощно моргаю и пячусь назад. Господи, нет. Конечно же, мне показалось…
Ваня просекает всю двусмысленность ситуации и тоже краснеет, а я вот-вот отключусь от чудовищной неловкости.
Молча забираю рюкзак и углубляюсь в изучение его содержимого. Кроме еды и воды, мама положила тонкое пляжное покрывало, два полотенца и крем для загара.
Расстилаю покрывало на молодой траве, плюхаюсь на него — ибо ноги не держат, — и отвинчиваю крышку от прохладной минералки.
Волков опускается рядом, откидывается на локти и прикрывает веки.
Тишина распадается на шепот ветра, шелест и скрип ветвей, трели райских птиц и журчание родника. Мы добрались, я здесь благодаря Ване. Я сама попросила не касаться неудобных тем, но где, как не в этом сакральном месте, их еще обсуждать?
Избавляюсь от шляпы, с удовольствием взъерошиваю волосы и, призвав все силы и выдержку, дотрагиваюсь до его плеча:
— А хочешь, я расскажу, каково это — жить в Сосновом? Ты верно подметил, что здесь все друг у друга на виду, ничего не происходит, любое мелкое событие раздувается до размеров сенсации, зато реальные проблемы принято не замечать и в них не лезть. Смысл всего — дешевые понты. Быть лучше всех или хотя бы не хуже других. Если соседка купила дорогие шторы, нужно купить еще дороже и вывесить их на всеобщий обзор. Если коллега пришла на работу в новом полушубке — придется брать кредит на шубу в пол. А если не тянешь — то и уважать тебя не за что.
У моего отца самый большой дом в поселке, самый крутой джип, самая красивая жена… Оставалось родить сына, потому что у всех его друзей сыновья, но родилась я, и больше у мамы не получилось забеременеть. Мне пришлось соответствовать его запросам, свято веря, что это и есть мое предназначение. Мой папаша — наглый, циничный и жестокий. Но при этом… трусливый? Я не знаю. Не хотелось говорить такое про родителя. Все свои гнилые делишки он проворачивает подальше отсюда, и местные делают вид, что не догадываются о них. Чтобы не отставать от друзей, он купил квартиру в областном центре, завел молодую любовницу, но деваха оказалась прожженной стервой и взяла его в оборот — он боится ее как огня и, когда приезжает сюда, срывает злобу на нас… Он бьет меня за непослушание, за фразу, сказанную не тем тоном, за любую ошибку или оплошность, и я больше не могла плясать под его дудку! Я не могла, потому что внезапно осознала, что не хочу быть на него похожей, не хочу, чтобы меня ненавидели, не хочу, чтобы моя жизнь была такой же бесцельной! Не хочу быть пустым местом! А с Ингой… — я шмыгаю носом и мучительно подыскиваю правильные слова. — Мы когда-то дружили. И я… ее предала. Ее семья тут не в почете, понимаешь… Отец и так не был в восторге от нашей дружбы, но однажды ее мама заметила у меня синяки, расспросила, откуда они и пригрозила моему папаше полицией, если тот не прекратит издеваться. Он запугал тетю Наташу и запретил мне общаться с Ингой. С помощью ремня доходчиво объяснил, что такое хорошо, а что — плохо, и я поверила. Потому что боялась.
Его ладонь находит мою и осторожно накрывает. Анализировать происходящее не получается — мысли выведены из строя, чувства искрят и сбоят. Не такие уж мы и разные: лишь недавно вспомнили о чудесах и снова начали их замечать.
— Да брось, — усмехается Волков. — Человек — это прежде всего поступки. Когда увидел, как ты над своей клумбой трясешься, сразу понял: ты — даже близко не Ульяна. Заигралась или специально притворяешься, но глубинно это все не твое… Пожалуйста, всегда оставайся такой, как сейчас. И тогда я точно поверю.
Он внимательно вглядывается в меня, пробирается в сознание, наизнанку выворачивает душу, навсегда забирает сердце… Но, словно очнувшись, отводит глаза, отдергивает руку, быстро встает и отходит к озеру.
Я снимаю дурацкие очки, стираю пальцами слезы и, оставив шляпу на покрывале, спешу к Ване.
В прозрачной толще снуют мелкие рыбки, желтое, покрытое камешками и изумрудными водорослями дно кажется совсем близким, хотя тут порядочная глубина. Внезапно Волков хватает меня за руку, резко толкает в воду, и, прямо в одежде, ныряет следом. Я взвизгиваю, задыхаюсь от испуга и возмущения, но в полуметре от себя вижу его довольное лицо и, целясь прямо в него, хлопаю по пленке поверхности и создаю фонтан брызг. Волков подло уворачивается и хохочет, но, когда очередной сноп брызг накрывает его с головой, ахает, матерится и пускается за мной вдогонку.
В штиль, в теплой воде, да еще и подгоняемая азартом, я плаваю вполне сносно — за несколько секунд преодолеваю пару десятков метров, выбираюсь на горячий песок и, огибая озеро, со всех ног убегаю прочь. Волков неотвратимо меня настигает, водружает на макушку наполненную водой панаму, и я, моргая и фыркая, с досадой рявкаю:
— Все, хватит. Если человек — это его поступки, то ты, Волков, — полный придурок!
— Я знаю, — радостно кивает он и щелкает меня по носу. — С подключением!
Задыхаясь от хохота и усталости, мы добираемся до пледа и валимся на него как подкошенные. Волков стягивает футболку и, встряхнув, вешает на низко растущую ветку. Я шокирована этим поступком, видом загорелого, подтянутого тела и своей реакцией на него. Мгновенно отворачиваюсь, тушуюсь, но заставляю себя мыслить здраво — мы на пляже, и он не нарушает правил приличия.
Стаскиваю мокрый, противно облепивший кожу сарафан, устраиваю его на той же ветке и остаюсь в одном купальнике. Бросаю Волкову полотенце, вторым накрываю свои продрогшие плечи и старательно вытираю кончики волос.
По спине и бедрам курсируют мурашки, но солнце нещадно припекает и вскоре изгоняет из тела озноб. Мы лежим рядом, до рези в глазах смотрим в нестерпимо синее небо и болтаем — взахлеб, ни о чем и обо всем. Между нами словно прорвало дамбу из недоверия, ошибок и недоразумений, и, если хоть на миг повиснет тишина, я точно наделаю глупостей. Или сойду с ума.
Волков не выдерживает первым — поднимается, влезает в просохшую футболку и подает мне мой сарафан. Жизнь определенно становится легче и, похоже, не только для меня.