Автопортрет художника (сборник)
Шрифт:
Было похоже, будто жужжала хриплая муха.
– Ты разговариваешь, – удивился я.
– Какого хрена ты этому удивляешься, если просил меня говорить погромче, – зашипел он.
На нас начали коситься продавщицы.
– Какого хрена я должен тебя вытаскивать?
– У тебя горе, мужик, большое горе. Как ты думаешь, мать твою, отчего у тебя большое горе?
– Какое горе?!
– Прекрати придуриваться, – заорал он так, что стекло тихонько
Я понял, что придуриваться бессмысленно: у меня действительно было горе, такое горе, что я никому о нем не рассказывал. Моя жизнь потеряла всякий смысл, вот в чем оно состояло, но как бы оно не было, это было мое персональное горе, и я не понимал, почему я должен вытаскивать из этого ювелирного магазина этого маленького говорящего Христа.
– Вытаскивай меня, давай! На то меня и носят, чтобы горя не было. Давай! – умолял он.
– Эй, послушайте, – в наш разговор вмешалась продавщица, – вы что, разговариваете?!
– Да, мать вашу, – у меня кружилась голова, – и это ли неудивительно?!
– Да плевать мне на все удивительное, – завизжала сучка, – разговаривай с чем и с кем хочешь, только убери свой жирный лоб от чистой витрины!
Я так и сделал.
ххх
– Мужик, а, мужик, – канючил Спаситель, висевший на моей шее на цепочке, – встань к солнышку, а?
Я заплатил за него и за цепочку двести леев, и до сих пор не понимал, зачем я это сделал. Мой Христос оказался нудной гадиной, и за час достал меня до самых печенок. Я купил мороженное и дал ему немного полежать в нем, выходил то на солнце (мужик, меня сбацали на этой сраной фабрике семь лет назад, ты что, не понимаешь, что я хочу солнца?!) , то в тень, подходил к киоскам, чтобы он мог полюбоваться обложками с голыми жопами, подходил к музыкальным магазинам, чтобы он мог насладиться последним альбомом «Роллингов»…
– Ты глянь, какая клевая жопа, а, мужик! – радостно заорал он и показал мне на нее пальчиком.
Жопа и в самом деле была клевая.
– Послушай, – спросил я, – как это у тебя получилось?
– Что? – враждебно глянул он на меня.
– Ну, этот фокус. С пальцем. Ты же распят. Или я пропустил что-то интересное?
– Мужик, – скривил он губы, – меня сделали семь лет назад. Отлили меня на этой сраной ювелирной фабрике. Семь лет назад. Не считая того, что распяли меня две тысячи два года семьдесят три дня назад. Интересно, ты бы не задолбался все это время ощущать по гвоздю в ладонях?
Я подумал, и решил, что он прав.
– Так ты можешь слезать оттуда?
– Как бы не так, – погрустнел
Наступил вечер. Я пошел к дому.
– Эй, – обеспокоено завертелся он на моей груди, – эй, ты куда?
– Домой. Спать.
– Ты что, не хряпнешь пива?
– Это меня губит, мужик.
– Да какой, на хрен, губит?! Хряпни пива, мужик. Две бутылочки. Тебе не повредит. Обещаю!
– Одну бутылку.
– Ну и ладненько.
Налив пива в бокал, я заметил, что он вылез из под майки и начал дышать испарением. Ну, и хрен с ним. У меня оказался беспокойный Христос.
Ложась спать, я подумал, что прикуплю себе другую цепочку. Эта была слишком коротка. Ночью она закрутилась вокруг шеи и давила. Мне трудно было дышать.
ххх
Утром я понял, что задыхаюсь. Тут до меня дошло. Блядь, я не верил себе, но, стараясь не шевелиться, приоткрыл глаз и глянул вниз. Так и есть! Этот пидар сидел перевернул крест, сел на него, и, упираясь своими микроскопическими ножками, перекручивал на моей шее цепочку.
– Ах ты сука!!! Сука ты этакая!!!! Да ты меня душишь, – заорал я.
Он моментально прикинулся обычным серебряным Христом на крестике. Серебряным, неодушевленным и неподвижным.
– Ах ты сука! Сука!!!
Я побежал в ванную и стал торопливо расстегивать цепочку. Как бы не так…. Я опустился на пол. Сердце колотилось. Только что я понял, как я попал. Меня трясло.
– Ладно, – сказал я, – успокаивая прежде всего себя, – ладно. Сейчас. Сейчас…..
Я заметался по квартире.
– А! Вот оно что!
Тут я поднял крестик к глазам и плюнул в его бесстыжую рожу.
– Глянь, глянь, сука! Видишь этот колпачок от градусника?! От детского градусника! Сидеть тебе там! И не делай вид, мразь, что ты не живой. Ты – живой, и душил меня утром. Меня! Который тебя вытащил из этого гребаного магазина!
Он все еще притворялся. Только когда я сунул его в колпачок, закрыл, и обмотал для верности бинтом, он заскулил и заскребся изнутри.
ххх
– Что это у тебя на груди? – спросила меня подружка, – ты же не носил крестиков.
– А это не крестик, – засмущался я. – Это гильза. Гильза от патрона, который вырезали из моего тела хирурги. Это меня четыре года назад ранило. В командировке.
– Ой, – прижалась она плотнее, – расскажи, а?!