Автопортрет с отрезанной головой или 60 патологических телег

Убайдуллаев Сурат Нусратиллаевич

Когда наступила весна, пришло время великого выбора для тех, кто любил Яшу и в то же время боялся противостоять системе, швыряющей учащихся из класса в класс, не спрашивая их о том, хотят ли они этого. “Если кому-то хочется уйти, — говорил Яша, — нет проблем, я уважаю ваш выбор. Но что касается меня, то я не люблю традиционные пути. Рано или поздно все попадают в шестой класс и начисто забывают о пятом, будто ничего и не было. Я не хочу называть это предательством, но тогда зачем вам было приходить в пятый класс, если вы все равно уйдете в шестой?”. Конечно, мы не можем с уверенностью сказать, что он говорил именно это, но на яшиной парте есть зарубка, сделанная его рукой, которая гласит: “Если ты идешь в шестой, зачем пришел в пятый?” — стилистически она выдержана вполне в яшином духе и более или менее полно отражает его мировоззрение того времени. От себя заметим, что Яше была чужда всякая метафизика и любые виды эскапизма — его интересовал тот мир, в котором он жил, и именно этот мир он хотел улучшить как его хозяин, а не уходить в качестве гостя туда, где уже все улучшено без него. “Если я не подыму пятый класс до уровня шестого, — утверждал Яша, — то, перейдя в шестой, я останусь пятиклассником. Но если в моих силах превратить пятый класс не только в шестой, но и в двадцать шестой, зачем я буду куда-то уходить?”

В результате яшиной деятельности

половина его одноклассников завалила экзамены и осталась с ним в пятом классе еще на год. И тогда Яшу вызвали к директору. Он вернулся бледный, но не сломленный, после чего Яшу стали побаиваться даже учителя. “Вы наделяете директора чертами, которые совершенно ему не присущи, — добродушно сообщал им он, — а это всего лишь безличная сила, контролирующая всю систему в целом. Вы, конечно, можете думать, что его зовут Николай Федорович и что он преподает биологию в старших классах, это ваше право, но лично я не увидел в нем никакого Николая Федоровича. Я столкнулся с системой, которая не заинтересована в том, чтобы уровень ее организации менялся, пускай и в лучшую сторону. Инертность и косность — вот все, что я увидел, а вы говорите — всемогущий Николай Федорович, пресмыкаетесь перед ним и лижете ему зад в надежде на скромное повышение в зарплате или статусе…”

Видя, как свободно Яша обращается с учителями, одноклассники наделили его запредельным авторитетом, но он только посмеивался в пробивающиеся усики. “Школа — невероятно сложный организм со своей иерархией миров, — говорил он. — Многие серьезные ученики, в конце концов, становятся учителями или завучами, а то и директорами, но они не более чем марионетки системы, они ничего не меняют в ней, хотя изначально могут тешить себя иллюзиями. Ученик думает, что он изменит в школе, когда станет учителем. Став им, он понимает, что против системы не особо-то и попрешь, но, конечно, можно все изменить, будучи директором. И лучше ему директором не становиться, потому что иллюзий не останется вообще, а пахать на систему придется изо всех сил. Наш путь иной — если мы хотим изменить школу, мы начнем с места, на котором сидим!”. Предание гласит, что сразу же после этих слов Яша Рубдесять достал нож и вырезал на своей парте надпись: “Не откладывай на шестой класс то, что можно сделать в пятом”, однако либо надпись эта не сохранилась, либо это еще один апокриф из числа тех, которыми так богат современный школьный фольклор.

И теперь мы переходим к самой печальной части нашей истории, потому что при всей своей неординарности Яша явно недооценил мощь системы. Впрочем, он мог и предвидеть последствия, но не увидеть другого выбора для себя. Современные комментаторы склоняются к тому, что Яша пошел на сознательное самопожертвование, чтобы вызвать резонанс в школьной среде и донести свое послание до самого первого класса (есть легенда, что время от времени вокруг Яши собирались первоклашки и он им проповедовал как пятиклассникам). Как бы то ни было, но снова пришла весна, и теперь весь яшин класс готовился к тому, чтобы остаться в пятом классе еще на год.

И тогда Яшу исключили из школы.

В последний раз, говорит предание, пришел Рубдесять на школьный стадион и сел с учениками под сень старой шелковицы. В последний раз говорил он с ними. Ученики со слезами на глазах просили его остаться. “Разве я ухожу? — вразумлял он их. — Люди ведь живут в своих делах, а не телах. Если я ничего не сделал, значит, меня не было вовсе. Взгляните на наш класс. Это совсем не то место, в которое я когда-то пришел, и даже не то, в которое в свое время пришли вы. Нам многое удалось здесь изменить, и это, я уверен, даром не пропадет. И пока будет жив наш класс, наш пятый класс, я буду незримо присутствовать среди вас…”

И действительно, когда входишь сюда даже посреди урока и видишь яшину парту, которую никто не занимает в память о нем, и надпись на ней, которую наверняка вырезал не он, хотя он вполне мог так сказать: “Истинный ученик — это всегда пустая парта”, то отчетливо чувствуешь, что он все еще здесь, среди нас, и будет здесь всегда, пока мы остаемся пятиклассниками.

48. Черная дыра

Однажды в нашем городе появился маньяк. Это был я. Он отрывал людям головы и работал почтальоном. Пользуясь служебным положением, он мог пошутить и поменять вполне приличное содержание вашей посылки на чью-нибудь изуродованную часть тела. Поэтому очень скоро за маньяком стали охотиться все кому не лень. В конце концов, половина города перебила вторую половину, и кислорода стало больше. А маньяк в это время взял отпуск и поехал отдыхать в Гурзуф. Когда он вернулся, в городе почти никого не осталось. На улице то тут, то там валялись трупы и пахло жареным — чтобы не допустить эпидемии, специально сформированные отряды трупосжигателей рыскали по городу и повсюду устраивали масштабные пожарища. Из-за них город и сгорел дотла, а в пожаре погибли все, кто умудрился уцелеть ранее. Маньяк угрюмо бродил среди черных головешек и сетовал про себя, что теперь не то что голову оторвать — на хуй послать некого. Среди всего этого пепла он обнаружил плачущего человека. Тот был бывшим следователем прокуратуры, а огарки, над которыми он рыдал — его женой и детьми. “Вот так судьба, начальник! — удивился маньяк. — Только мы с тобой и уцелели, мент и убийца…” Следователь вытер слезы и сказал: “Попадись ты мне раньше, я бы тебя, пидара, за все ответить заставил. Но раз теперь, кроме тебя, у меня никого нет, придется жить вместе…” Маньяк согласился: “А не боишься, что я тебе голову ненароком оторву?”, но следователь сказал: “Не боюсь”, и стали они жить-поживать да добро наживать. Но одним добром это не кончилось. В конце концов, следователь забеременел от маньяка и у него родился сын. Это тоже был я. Когда он вырос, то под воздействием удвоенного эдипова комплекса изнасиловал и убил своих родителей, а мясо закопал и съел. За этот и другие поступки его стали называть сукинсын, но он ни капли не обижался, а только убивал на месте каждого, кто назовет его этим именем в глаза. А сволочи всякой, тем временем, развелось предостаточно, и откуда только она взялась, понять невозможно. Когда сукинсын совсем разошелся, все посоветовались и дружно избрали его своим царем. Он согласился и приказал всех расстрелять. Тогда к нему пришел палач (а это был я) и сказал: “Ваше величество, ну никак не можно исполнить ваш приказ, потому как, во-первых, у меня еще совесть есть, а, во-вторых, над кем же вы царствовать будете, ежели всех перебьете?” Сукинсын подумал и ответил, что займется в этом случае самообладанием, а тебя, мудака, если немедленно не выполнишь царский приказ, первого к стенке поставлю! Так и случилось. Правда, поскольку других палачей в царстве не оказалось, бедняге пришлось застрелиться самостоятельно. Насилу его потом откачали — после этого он еще год водкой лечился, но зато все живы остались. А сукинсын вскоре переменился к лучшему, потому что в город с концертом приехала Жанна

Агузарова и передала закодированное в музыке послание от марсиан. “Дорогие земляне, — говорилось в письме, — мы уже не одну сотню лет наблюдаем за вами, а вы только и делаете, что отрываете друг другу бошки, ну хоть бы один сел и книжку хорошую написал или на аккордеоне играть научился! Поэтому, дорогие земляне, даем вам сроку две минуты: если не исправитесь, то всем вам сейчас пиздец будет…” Первым, конечно, исправился сукинсын, а за ним и остальные потянулись. Жанна передала марсианам, что все ништяк, и те сняли нашу планету с мушки. Так прошло еще сто лет. Город процветал, а сукинсын им мудро правил. Но однажды в городе, черт его знает откуда, появился маньяк. Это снова был я. До того охуевший тип был, что жрал людей прямо живьем, а те даже не сопротивлялись, видимо, из жалости. Они понимали, что маньяк, в конце концов, исправится, но это будет не скоро, а кушать ему хочется сейчас. Так город снова опустел, остался только маньяк и сукинсын, которого маньяк решил оставить про запас, чтобы потом с голоду не пришлось помирать. Но все случилось не так, как он думал. Неожиданно он простудился и схватил воспаление легких, перешедшее в туберкулез, и сукинсын из сил выбился, пытаясь его спасти. “Ну, чего ты мечешься? — слабо хрипел маньяк. — Были бы у меня силы, перегрыз бы тебе глотку…”, только сукинсын не обращал внимания. “Знаю я всю эту хуйню, — говорил он маньяку. — Сам в свое время собственных родителей заманьячил до смерти, но это неправильный путь”. Маньяк слушал и недоверчиво кашлял кровью. По вечерам сукинсын выносил его на улицу и показывал ему звезды, где живут добрые марсиане. “Ты жив только потому, — говорил он маньяку, — что им тебя, засранца, жалко убивать…” Маньяк отвечал, что, когда он выздоровеет, то сам всех поубивает, но сукинсын только улыбался в бороду да менял ему капельницы. Когда маньяк наконец забывался в тревожном сне, сукинсын становился возле него на колени и молился марсианам, чтобы те вылечили маньяка от болезни, а за это он обязательно уговорит его исправиться. Но марсиане понимали только нотную грамоту, которую знала одна Жанна Агузарова, а сукинсын ею не владел, поэтому он написал Жанне письмо, чтобы она поскорее приезжала, иначе умрет будущий хороший человек. Через месяц от Жанны пришел совершенно невразумительный ответ, который сукинсын наугад расшифровал как положительный. Но за день до гипотетического приезда Жанны маньяк умер. Сукинсын не мог поверить, что все так кончится, и не стал хоронить друга, а заморозил его тело и, погрузив контейнер с останками в ракету, отправил ее на Марс в надежде, что всемогущие марсиане вернут жизнь в мертвую плоть маньяка. Правда, сукинсын был хреновым программистом, и ракета вместо Марса улетела черт знает куда, где ее поглотила то ли черная дыра, то ли еще какая-то космическая напасть, но всего этого сукинсын не знал и целый день, блуждая из одного угла города в другой, представлял себе возвращение воскрешенного маньяка и то, как они здорово заживут дальше. А вечером он пошел на вокзал, чтобы встретить Жанну.

49. Клещ

Экстаз — самое древнее и сильное из вампирских чувств, а самый древний и самый сильный экстаз — экстаз религиозный. Вряд ли кто из психологов будет это оспаривать, и сей факт должен на все времена утвердить подлинность и достоинство благочестивого и светлого повествования как литературной формы. У религиозного экстаза, как правило, небольшая аудитория, поскольку он требует от читателя вполне определенной способности к фантазиям и отстранению от обычной жизни. Вкус большинства в первую очередь удовлетворяют рассказы о банальных чувствах или незамысловатых отклонениях от них, и это правильно, поскольку банальности составляют большую часть вампирского опыта.

Литература религиозного экстаза, несомненно, произросла из детства и детских историй об испепеляющей силе дневного света. Кто из нас в детстве, лежа в своем маленьком гробу, не приподнимал в звенящей тишине полудня крышку — совсем чуть-чуть, чтобы лишь маленький лучик проник вовнутрь, и кто из нас, будучи уже в зрелых летах, не чувствует щемящей тоски по бесконечным светлым сферам при созерцании хотя бы утреннего солнца? Все эти истории про мальчика, который выходил днем из гроба на прогулки до тех пор, пока не воскрес, или про девочку, которая назло своим родителям молилась о спасении их души, пока все они не угодили в Рай, все это неотъемлемая часть нашего детства, и психологи считают подобные рассказы прекрасным средством для разрядки нервной системы. Ведь если все время удерживать энергию возле сахасрары, не допуская и малейшего проявления светлых чувств, рано или поздно ее скопится столько, что справиться с ней вы будете не в состоянии — и одним пациентом в святдиспансере станет больше.

Этим я хочу сказать, что нельзя смешивать литературу религиозного экстаза с настоящим мистицизмом вроде “Бхагавадгиты” или “Жизнеописания достойных монахов”. Более того, я выступаю решительным противником даже запрещения так называемых религиозных сект — ведь совершенно очевидно, что все эти эстетствующие молодые люди, которые слушают Гребенщикова и решают коаны, всего лишь противятся культурному давлению косной среды. Читая ту же “Гиту”, они не перестают после этого пить кровь, у них не вываливаются клыки и, конечно, никто из них не воскресает. Быть может, у них чуть активнее работают верхние центры, чем у нормальных вампиров, и им нужно как-то справляться с этой проблемой самостоятельно.

Тех, кто выступает с резкой критикой сект религиозного толка, тоже можно понять. Из памяти еще не стерлись события 1941-45 гг., когда четырнадцатый Далай-лама умудрился захватить полмира. В прошлом году я, хоть меня и упрекали друзья, отвез своих детей на экскурсию в концентрационные монастыри Бухенвальд и Освенцим, где до сих пор, застыв в позе лотоса, сидят на земле тысячи и тысячи мумий. Сам Далай-лама не избежал участи своих жертв — он вошел в Тело Света, как только осознал провал своей миссии, и приказал сделать то же самое своим приспешникам и членам их семей. Даже домашние животные — и те подверглись насильственному пхо-ва; их нетленные мощи каждый может увидеть в музее жертв ламаизма в Лхасе. Также я видел и документальные кадры (детям их показать я не решился), где несчастные пленники, воскресшие и румяные, демонстрируют асаны и мудры циничным ламам. Это страница нашей истории и, конечно, ее не стоит забывать, ибо забвение чревато повторением. Но, опять же, я не верю, что литература религиозного экстаза способна оказать реальное дхармическое воздействие на читателя. Исследования психологов убеждают нас в том, что потребители “светлой” литературы в быту более кровожадны, нежели их нормальные собратья. Подавляя в себе светлые импульсы, обычный вампир, по сути, только тем и занят, что пропитывает свое сознание светом, и в результате большинство из нас покупает консервированную кровь, а наши дети начинают дружить друг с другом. Не знаю, может быть, мы заслужили это. В конце концов, согласно эзотерическим учениям, мы давно уже живем в эпоху упадка темных сил, в так называемую Сатья-югу. Сам я, чего греха таить, давно уже забыл, когда в последний раз отрывал своему ребенку голову или ломал хребет жене.