Айронкестль
Шрифт:
— Он не так опасно ранен, как эта горилла, — сказал Гертон.
Курам смотрел на Коренастого со страхом и ненавистью.
— Лучше бы его убить, — сказал он. — А то все время придется его караулить.
— У нас есть веревки, — сказал Гютри, зажигая трубку. — Ночь пройдет спокойно, а там посмотрим.
Сняв маску и металлический плащ, Мюриэль задумалась, смотря на яркий Орион, созвездие родной земли, и на Южный Крест, символ неведомой страны. Филиппа очаровывала эта девушка, подобная феям, лесным нимфам или ундинам, выплывающим из
И от этого становилось еще более жутко. Филипп бледнел при мысли, что ей угрожала еще большая опасность, чем мужчинам.
— Не можем ли мы что-нибудь сделать для этих бедняжек? — спросила она, указывая на самок-горилл.
— Они в нас не нуждаются, — ответил он, улыбаясь. — Их царство — целый лес, где произрастает в изобилии все, что составляет благополучие горилл.
— Но смотрите, ведь они не уходят. Они проявляют явную тревогу. Должно быть, они боятся рыжих Коренастых. Но ведь те на них не нападали?
В шепоте Мюриэль было что-то таинственное, и то, что она была затеряна в первобытном лесу среди тех засад, которые на заре человечества угрожали и ее прародителям, от которых сильнее, чем самые тысячелетия, отделяли ее изящество и красота, придавало девушке еще большее очарование.
— Они не напали на горилл, — ответил Филипп, — потому что должны беречь оружие.
— Для нас, — произнесла она со вздохом, повернувшись в сторону Айронкестля, оканчивающего перевязку.
С сердцем, исполненным трагического покоя, впитывал в себя Филипп звездное пространство, подернутый пеплом жар костра и эту гибкую девушку-американку, подобную девам бледного острова, где когда-то жили языческие божества, увлекавшие своими чарами св. Григория.
Глава III
ВОДОПОЙ
Гертону выпало сторожить последним. С ним вместе держали стражу трое черных, с помощью которых было установлено наблюдение за всей просекой.
Это была ночь, как две капли воды похожая на все ночи, проходящие в этом лесу: ночь засады и убийства, торжества и бед, урагана, рева, визга, воя, хрипа, предсмертных воплей, ночь хищников и заживо пожираемых, ночь ужаса, смертельной тоски, звериной лютости, жадности, праздник для одних, кошмар для других, муки, служащей для услады, смерти, питающей жизнь…
«Сколько смышленых и очаровательных тварей, — думал Гертон, — без пощады и передышки гибнут каждую ночь в течение тысячелетий в силу какой-то непонятной необходимости… и будут гибнуть. Как непостижима твоя воля, Судьба!» Беловатой дымкой висел небесный свод над черным пространством леса, носились запахи, — свежие, как источник, сладкие, как музыка, опьяняющие, как молодые женщины, дикие, как львы, ускользающие, как пресмыкающиеся…
Тяжелая грусть овладела американцем. Его грызло раскаяние, что он взял с собой Мюриэль, и Гертон не мог понять своей слабости.
«Нужно думать, — сказал он себе, — что для
Поднявшийся к рассвету туман уничтожил четкость очертаний; свет луны, преломляясь в парах тумана, исказил облик деревьев; звезды заволоклись бледной дымкой и мерцали, как гаснущие лампадки.
И без всякого повода Айронкестль представил себе Мюриэль, похищенную Коренастыми, его стали преследовать кошмарные видения…
Три шакала остановились у костра, повернувшись в сторону огня. Гертон с какой-то симпатией смотрел на их собачьи морды, острые уши, зоркие глаза. Но они убежали и скрылись в перелеске. Все снова погрузилось в молчание.
«А все-таки враг не ушел!» — сказал себе путешественник. Однако ничто не обличало его присутствия. Лес, казалось, был населен только хищными зверями, и десятки тысяч травоядных бились у них в когтях и зубах при последнем издыхании.
Вопреки всему, на Гертона действовали смутные чары ночи — это безмолвие, прерываемое легкими шумами, треском огня, трепетным бегом животных, вздохом листьев. Туман побледнел и поднялся до звезд предрассветной мглой.
Капли росы шипели, падая в костер; трое негров внимательно следили за светом нарождавшегося дня, как будто исходившим не только от неба, но и от деревьев. Пугающие предрассветные миражи рассеялись в один миг. Наступил день. В неведомой чаще воспрянули миллионы живых существ, не боящихся теперь жить. Гертон вынул карманную Библию и с сосредоточенностью людей своей нации стал читать:
«33. И превратит Он реки в пустыни, и иссякнут источники.
34. И бесплодной станет земля, носящая злых.
35. А пустыни превратит Он в водное пространство и иссохшую землю в источники.
36. И поселит Он там тех, кто алкал и жаждал».
Гертон сложил руки для молитвы, ибо его жизнь была разделена на две не соприкасающиеся меж собой части: в одной была его вера в Науку, в другой — вера в Откровение.
— Дело в том, — вымолвил он про себя, — чтобы сделать животных неуязвимыми… Можно было бы спасти козочку, прижегши ей рану.
Мелькнула чья-то тень. Еще не повернув головы, он знал, что это была Мюриэль.
— Милая, — шепнул он, — я плохо сделал, исполнив твое желание.
— А ты уверен, что у себя на родине мы не подверглись бы какой-нибудь еще большей опасности?
Взяв Библию из рук отца, она открыла наугад и прочла: «…и освободит тебя из охотничьих капканов и от злой смерти избавит тебя».
— Кто знает, — со вздохом вымолвила она, — что происходит теперь в Америке!