Азбука для побежденных

Белецкая Екатерина

— Какой же? — спросила Аполлинария.

— Сохраняйте внутреннюю целостность, — на пределе слышимости сказал мужчина. Улыбка покинула его лицо, сейчас он выглядел собранным и серьезным. — Во всех уравнениях субъект только вы. Прощайте.

Он снова приподнял шляпу, и неторопливо пошел дальше по улице, помахивая тросточкой. Аполлинария, нахмурившись, посмотрела ему вслед. Она ощутила, что где в глубине её потухшей, подернувшейся патиной памяти возникло некое знакомое ощущение, но дать определение этому ощущению Аполлинария в тот момент не смогла.

* * *

— Здравствуйте, ещё раз здравствуйте, — залебезил старичок, когда Аполлинария перешагнула порог его магазинчика. — Ну что же? Вы подумали про расческу, и решили вернуться? Я так и знал. Расческа

настолько хороша, что вы не смогли…

— Я по другому вопросу, — Аполлинария на секунду задумалась. — В большой витрине, той, что у окна, стоит статуэтка — балерина без головы и ножки. Вы не могли бы рассказать, как она у вас очутилась?

Старичок просиял.

— О! О, да, конечно, — закивал он. — Конечно, смог бы. Это очень занимательная история. В тот день происходил Летний праздник, и на улице шёл большой костюмированный парад. В костюмах были все, даже голуби, представляете себе?

— Нет, — призналась Аполлинария. — Разве может голубь надеть карнавальный костюм?

— Очень даже может, особенно если захочет. Голуби в тот день были попугаями, но не в том суть. Данная дама шла в колонне танцовщиц, вот только костюм у неё был балетный, тот самый, который вы можете лицезреть на витрине. Дамы танцевали, она тоже, но ей всё время казалось, что люди смотрят не на неё, а на других. Поэтому она пошла на отчаянный шаг. Сперва растолкала соседок танцовщиц в разные стороны, потом встала на пуанты, и принялась вращаться, всё быстрее и быстрее. Во время танца она сильно размахивала ногой, и люди начали сперва сторониться, а потом разбегаться, чтобы не получить удар. Вращаясь, она стала двигаться, ускоряясь, вперед, дальше, быстрее, и в какой-то момент налетела на столик, принадлежавший кафе. И после этого… — старичок сделал паузу. — После этого произошло то, что произошло. Её голова и нога влетели в стену, а тело, ставшее неуправляемым, продолжало двигаться с бешеной скоростью, не разбирая никакой дороги, и упало в результате у входа в мой магазин. Разумеется, я подобрал его, а после привел в порядок, и выставил в витрину. Оно уже очень долго стоит здесь, видите, даже успело покрыться пылью.

— Неужели никто не захотел спасти её? — спросила Аполлинария.

— Увы, — старичок развел руками. — Восемь оборотов — это довольно много, к тому же всех отпугивают последующие хлопоты.

— А что за хлопоты? — Аполлинария нахмурилась.

— Ну, сами подумайте, — старичок вздохнул. — Сперва надо будет собрать её из кусочков. Потом она будет долго-долго срастаться, и ей потребуется уход и постоянная забота. Какое-то время её придется кормить с ложечки, вытирать ей слюни, перебинтовывать ногу и шею, и при этом слушать все те глупости, которые она будет говорить. Дальше нужно будет научить её ходить, справить ей жилье, одежду, переселить, приходить к ней, чтобы ещё ухаживать, следить, чтобы тщеславие и гордыня снова не загнали её в ловушку, терпеть её прихоти, и помогать, если она о том попросит. Вы понимаете, какая это ответственность?

— Подождите, — попросила Аполлинария. — То есть эти восемь оборотов… сперва нужно будет восемь раз умереть, потом… вот это вот всё? Но… я как-то не подумала о таком. Мне хочется помочь ей, но если всё вот так…

— Вы ведь чувствуете некий диссонанс, верно? — хитро прищурился старичок. — Не просто же так вы пришли ко мне снова, и стали расспрашивать? Конечно, милая барышня, ко мне приходят — вот только цена того, что я продаю, складывается не из оборотов или выпадов. Когда ты любишь кого-то, и желаешь кому-то добра, разве не важнее для тебя станет его благополучие, чем даже твоя собственная многократная смерть? Ради материальных благ для любимого существа ты будешь согласен выпадать и сгорать столько раз, сколько сумеешь выдержать, или даже больше, и любая плата тебе будет по плечу. И ты будешь идти на любые жертвы, чтобы заплатить, лишь бы знать, что твои усилия не пропадут даром, и любимое существо будет если не счастливо, то хотя бы цело и невредимо. Ну так что же? Вы готовы пожертвовать собой ради балерины, или подождете, когда найдется кто-то поважнее?

— Я… мне нужно подумать, — сказала Аполлинария. — Я ведь и не знала её совсем. И не

думала, что это всё настолько сложно.

— Это непросто сложно. Это игра, — старичок прищурился. — Игра, в которой обстоятельства вас уже победили. Сперва вы, ощутив благородный порыв, пришли ко мне, а сейчас понимаете, что не сумеете осуществить задуманное. Из-за этого вы чувствуете стыд и неловкость, и это вполне закономерно, потому что ваш порыв оказался пшиком. Добро не удалось, да, милая барышня? А ведь так хотелось, и всё вроде бы даже складывалось один к одному. Знаете ли, — он перешел на доверительный тон, — многие здесь считают меня источником зла. А ведь это не так. Источник зла всегда только один, и скрыт он уж точно не во мне. Источник зла — каждый, кто переступает этот порог. Каждый, милая барышня, и вы не исключение. Сейчас вы корите себя за то, что подарили балерине призрак надежды, сперва поговорив с официанткой, потом расспросив мужчину, а затем придя сюда. Корите, потому что не подумали о том, что можете оказаться слишком слабой предел лицом обстоятельств. А, может быть, всё-таки рискнете? — вдруг спросил он. — Да, это тяжело, но зато совесть ваша, так не вовремя поднявшая голову, останется чиста. Что для вас важнее, сударыня?

— Я не знаю, — Аполлинария отступила на шаг. — Мне нужно подумать. Я не могу принять решение прямо сейчас.

— А придется, — усмехнулся старичок. — Если вы откажетесь, ценник пропадет, и вы уже никогда не сможете помочь несчастной балерине. Неужели вам её не жаль? А?

Аполлинария ничего не ответила. Она кинула прощальный взгляд на витрину, и вышла из магазина на солнечную улицу.

* * *

В кафе снова никого не было, даже официантки, поэтому Аполлинария села за столик, стоявший как раз под черепом, сняла шляпку, положила зонтик на свободный стул, и лишь затем, подняв голову, произнесла:

— Прости меня, пожалуйста, но я ничем не могу тебе помочь.

Череп с печалью посмотрел на неё, и, разумеется, промолчал.

— Я не часть твоей истории, а ты не часть моей, — продолжила Аполлинария. — Может быть, это прозвучит жестоко, но я не могу, не имею права разменять свою жизнь, чтобы спасти твою. К тому же мне почему-то кажется, что ты не оценишь этой жертвы. Нет-нет, не подумай, оценка мне вовсе не нужна, но, согласись, жертвы такого рода не должны быть напрасными. Пустыми. Благодарность вовсе не обязана выражаться в оценке жертвы, она должна заключаться в поступках, но мне ясно дали понять, что на поступок ты была не способна. То есть на хороший поступок. Хотя тут я могу ошибаться, я ведь действительно тебя не знаю. Могу только чувствовать что-то, и не больше. Прости меня, — она снова подняла взгляд. Череп всё так же смотрел на неё, но, кажется, в его глазницах появилось какое-то новое выражение. — Давай сделаем следующим образом. Я буду навещать тебя, и пить с тобой чай. Рассказывать новости, если они появятся. Сочувствовать тебе. Но, пожалуйста, не зови меня больше в твою судьбу. Уверена, что наступит день, когда здесь появится тот, кто определит её, но — это точно не я.

— Вот и умница, — произнесла незаметно подошедшая официантка. — Вот и договорились. Отдыхайте, девочки, а я сейчас принесу вам чаю. День действительно выдался очень жаркий.

* * *

Старухи всё так же сидели у дома на лавочке с вязанием в руках. Аполлинария, памятуя о том, какие они обидчивые, едва подойдя к лавочке, сказала:

— Добрый вечер, баба Нона, тётя Мирра, и бабуля Мелания.

— Ишь ты, запомнила, — восхитилась бабуля Мелания. — И тебе доброго вечера, Поля. Как погуляла?

— Сложно, — призналась Аполлинария, и принялась рассказывать историю про череп и балерину. — Знаете, я сейчас кажусь себе… нехорошей. Очень нехорошей. Плохой. Возможно, я совершила сегодня дурной поступок.

— И ты хочешь, чтобы мы тебя разубедили в этом? — спросила тётя Мирра. — Ну, хорошо. Давай, в таком случае, поговорим о лицемерии. Помощь… — она усмехнулась. — Помощь порой бывает отвратительна, особенно когда она направлена на восхваление себя. Демонстративное самопожертвование тоже выглядит весьма скверно. Представь, насколько нелепо ты бы выглядела, если бы согласилась.