Азбука для побежденных
Шрифт:
— Настройщик, вы здесь? — позвала она. — Отзовитесь, пожалуйста.
— Я здесь, — ответил Настройщик. — Как, впрочем, и всегда.
— Хорошо, — Аполлинария помедлила. — Вы не могли бы прислать мне чашечку кофе? Кажется, этой ночью я не буду спать.
— С удовольствием, — ответил Настройщик, и тотчас обещанная чашечка возникла на столе перед Аполлинарией. — Ваше волнение вполне понятно, сударыня. Перед полётом многие не спят, и это простительно.
— А я ведь до сих пор так и не поняла, кто же я такая, — вздохнула Аполлинария. — Они, мои друзья, это одно. А я — другое. Это так?
—
— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — Иногда я ощущаю себя человеком, иногда… — она запнулась. — Во время полетов я чувствовала нечто иное, но что, так и не сумела понять.
— Человеком? — переспросил Настройщик. — Сударыня, вы ведь знаете, что можете разрешить для себя этот вопрос, ведь то, что объяснит вам если не всё, то многое, лежит сейчас в вашем кармане.
— Стеклянный шарик, — кивнула Аполлинария. — Да, вы правы. Но мне почему-то страшно его доставать.
— Время для него пришло, и достать его вам придется, — сказал Настройщик строго.
— Вы постоянно говорите о времени, но ведь времени в Городе нет, — возразила Аполлинария.
— Вы ещё не поняли? — Настройщик усмехнулся. — Для вас оно уже существует. Это… похоже на реку, пожалуй. Вам нужно на другой берег, вы стоите у самой воды, и уже различаете течение, видите, как колышутся подводные травы, как плавают рыбы. Река для вас уже существует, это реальность, и вы отлично знаете, что эта реальность очень скоро станет вашей.
— Значит, я должна достать шарик, — Аполлинария вздохнула.
— Сударыня, вы ведь сами очень долго томились этими вопросами, — Настройщик вздохнул. — Не проще ли будет единожды получить ответ, и больше никогда не думать об этом?
— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — То есть знаю, но… мне страшно, — призналась она. — То, что я увидела в прошлый раз, не давало мне покоя несколько дней. Да и сейчас тоже…
— Вот поэтому вы и должны решить всё и разом. Действуйте. Я не буду вам мешать, и не буду наблюдать за вами, — сказал Настройщик. — Есть вещи, с которыми следует своевременно попрощаться, и, думаю, это как раз одна из них.
— Будь по-вашему, — кивнула, сдаваясь, Аполлинария. — Я готова.
Она вынула из кармана стеклянный шарик с крошечной золотистой искрой внутри, и положила его перед собою на стол.
— Что же я такое сделала? — жалобно спросила она. — Не помню. Но я точно что-то сделала. Они ведь не приходят просто так.
Мысли путались, и ей не удавалось совладать с ними, словно мысли эти стали подобны ветвям на сумасшедшем ветру, там, за окном.
— Я не помню, — жалобно прошептала она. — Не понимаю…
Дверь сотряс первый удар, сильный настолько, что звякнули испуганно чайные чашки, стоявшие в сушилке. Она вздрогнула, обернулась — там, в коридоре, осыпалась с потолка тонкая пыль побелки. Следующий удар
— Открывай, тварь! А ну, открыла быстро! Всё равно же войдем, паскуда, и лучше бы тебе открыть!..
— Нет, — совсем уже беззвучно прошептала она. — Нет, не лучше.
Ещё один удар. И ещё. И ещё. И ещё. Голосов становится больше, и дверь, кажется, уже поддается, а это значит, что они сейчас будут здесь, а если они способны сделать такое с тяжелой железной дверью, что же они могут сделать с ней?
Она дернулась, кинулась к окну, и распахнула его — на пол полетели газеты, какие-то мелочи, и в окно ворвался ветер, тот самый, ворвался и пронёсся по тесной кухне, взметнув занавески, и обдав её, стоявшую напротив окна, своим дыханием.
— Я лучше туда… — беззвучно сказала она. Подоконник был высокий, поэтому ей пришлось сперва забраться на стул, и лишь потом она ступила на выщербленную деревянную поверхность, старую, с отметками от чашек, встала, и сделала шаг вперёд, навстречу ветру, деревьям, и оттепели.
В полете, коротком, мгновенном, её каким-то неведомым образом развернуло, и она упала почему-то на спину, вовсе не так, как должна была. Боль от удара вспыхнула, как пламя, в которое плеснули бензин; вспыхнула, и тут же начала угасать, таять, истончаться, пропадать — и в этот момент она поняла, что умирает. Серый весенний день мерк, темнел, очертания предметов плыли, и тоже таяли, исчезая вместе с болью и сознанием. Последним, что она увидели, были ветви тополя, которые гнул нещадно ставший, кажется, ещё более сильным ветер.
А потом мир мигнул, и выключился.
— Вот же старая тварь, — раздраженно сказал мужчина, который первым подбежал к неподвижному телу. — Сука. Вырвалась всё-таки. Писанины теперь не оберешься…
Ему в этот момент очень хотелось пнуть ногой эту проклятую мёртвую старуху, из-под головы которой растекалась по влажному от ночного дождя асфальта тёмно-бордовая лужа, пнуть, чтобы выместить на её теле всю свою злобу, всё раздражение, но к упавшей уже начали подходить люди, поэтому ему пришлось сдержаться.
— Ох ты ж… — протянула какая-то баба. — Скинулась…
— «Скорую» вызвали? — спросил кто-то.
— Да на кой-тут «скорая», труповозку вызывайте, — ответил другой голос. — Парни, может, вы и вызовете, раз вы всё равно уже тут?
Человек, подошедший к телу первым, ничего не ответил. Последний раз глянув на труп, он медленно побрёл обратно к подъезду. У самой двери остановился — под окном, из которого выпала старуха, валялся разбитый горшок, в котором, кажется, росла до того герань. Да, вот она, валяется рядом, измятая, сломанная. Под самым окном.